– Ты его и раньше знал?

– Да. – Тоги замолк, и Джилад собрался уже расспросить его, но тут леденящий кровь надирский напев возвестил о рассвете нового алого дня.

В числе надиров, идущих на приступ, был гигант по имени Ногуша, вот уже десять лет удерживающий звание лучшего бойца Ульрика. Его послали с передовым отрядом, дав ему в качестве личной охраны двадцать воинов из племени Волчьей Головы. Они должны были защищать Ногушу, а он – найти и убить Побратима Смерти. За спиной у него висел меч длиной три фута, шириной шесть дюймов, на боку – два кинжала в двойных ножнах. Сам Ногуша, более шести футов ростом, был выше всех в надирском войске и всех опаснее: он одержал победу уже в трехстах поединках.

Орда подступила к стене. Взвились вверх веревки, заскрежетали о серый камень лестницы. Ногуша отдал приказ своим людям, и трое полезли на стену впереди него, а остальные – по бокам. Двое первых слетели вниз на камни, но третий, прежде чем пал зарубленным, успел отвоевать место для Ногуши. Ухватившись за парапет громадной ручищей, Ногуша взмахнул своим мечом, воины прикрыли его с обеих сторон. Тяжелый меч прорубал дорогу, и отряд клином врезался в дренайские ряды, устремившись к Друссу, который бился шагах в двадцати от них. Дренаи отсекли отряд Ногуши сзади, но никто не сумел перекрыть путь громадному кочевнику. Люди падали замертво под его сверкающим широким клинком. С его охраной дело обстояло не столь благополучно: воины гибли один за другим, и наконец Ногуша остался один. Теперь он был всего в нескольких шагах от Друсса – тот повернулся и увидел его, бьющегося в одиночку и обреченного на гибель. Их глаза встретились, и между ними мелькнула искра понимания. Друсс не мог не узнать этого человека, знаменитого воина, о котором среди надиров уже ходили легенды, – молодого надира, который мог соперничать с ним самим.

Старик легко соскочил со стены на траву и встал в ожидании. Он не пытался сдержать атаку надира. Ногуша, видя это, прорубил себе путь и спрыгнул к Друссу. Несколько дренаев последовали было за ним, но Друсс махнул рукой, отослав их.

– Здорово, Ногуша.

– Здорово, Друсс.

– Тебе не дожить до Ульриковой награды. Дороги назад нет.

– Все мы когда-нибудь умрем. И в этот миг я так близок к райскому блаженству, что лучшего и желать нельзя. Всю мою жизнь ты высился надо мной, делая ничтожными все мои подвиги.

– Я тоже думал о тебе, – торжественно кивнул Друсс.

Ногуша ринулся в атаку с ошеломляющей быстротой. Друсс отбил в сторону его меч и нанес сокрушительный удар левым кулаком. Ногуша пошатнулся, но тут же оправился и отразил направленный вниз взмах Друссова топора. Последующий бой был коротким и яростным. Каким бы высоким ни было искусство обоих, битва меча против топора не могла длиться долго. Ногуша сделал ложный выпад влево и прорвал защиту Друсса. Не имея времени для раздумий, Друсс нырнул под меч и саданул плечом Ногуше под ложечку. Тот отлетел назад, но его меч рассек колет Друсса сзади, поранив спину. Не обращая внимания на боль, Друсс бросился на упавшего противника и стиснул левой рукой его правое запястье. Ногуша сделал то же самое.

Началась борьба двух титанов – каждый старался вырваться из хватки другого. Силы их были почти равны, и если Друсс был сверху и давил противника своим весом, то Ногуша был моложе и только что нанес старику глубокую рану. Кровь струилась у Друсса по спине, стекая под широкий пояс.

– Тебе не устоять… против меня, – процедил Ногуша сквозь стиснутые зубы.

Друсс, багровый от натуги, ничего не ответил. Надир был прав – Друсс понемногу слабел. Все выше поднималась правая рука Ногуши с мечом, сверкающим на утреннем солнце. Левая рука Друсса дрожала от напряжения и грозила вот-вот разжаться. Но тут старик вскинул голову и треснул лбом по незащищенному лицу Ногуши. Нос надира хрустнул под серебряным ободом шлема. Трижды Друсс повторил свой удар, и Ногушу охватила паника. Друсс сломал ему нос и одну скулу. Ногуша извернулся, отпустил руку Друсса и двинул кулаком ему в челюсть, но старик стойко вынес удар и вогнал Снагу в шею врага. Из раны хлынула кровь, и Ногуша прекратил борьбу. Оба смотрели в глаза один другому, не говоря ни слова: Друсс задыхался, у Ногуши были рассечены голосовые связки. Надир обратил взор к небу и умер. Друсс медленно встал, взял Ногушу за ноги и втащил его по ступенькам на стену. Надиры уже отошли, готовясь к новой атаке. Друсс подозвал двоих воинов и передал им тело Ногуши, а сам взобрался на парапет.

– Держите меня за ноги, но так, чтобы вас не было видно, – шепнул он солдатам позади себя. На виду у столпившихся внизу надиров он прижал Ногушу к себе, ухватил его одной рукой за шею, другой между ног и мощным усилием вскинул громадное тело у себя над головой. Потом размахнулся и с криком метнул Ногушу со стены. Он упал бы, если бы его самого не держали. Бойцы помогли ему сойти – на их лицах читалась тревога.

– Тащите меня в госпиталь, покуда я не истек кровью, – прошептал Друсс.

Каэсса сидела у постели молчаливая, но бдительная, не спуская глаз со спящего Друсса. Тридцать стежков понадобилось, чтобы зашить прореху в широкой спине воина, – рана шла вдоль лопатки и заходила на плечо, где была всего глубже. Старику дали вина с настоем из мака, и он уснул. Кровотечение было обильным, и он лишился сознания по пути в госпиталь. Каэсса молча стояла рядом с кальваром Сином, пока тот зашивал рану, а теперь сидела подле Друсса.

Она не могла понять, чем он так приворожил ее. Нет, она не желала его – мужчины никогда не возбуждали в ней желания. Неужто это любовь? Каэсса не знала – ей не с чем было сравнивать. Ее родители погибли страшной смертью, когда ей было семь лет. Отец, мирный крестьянин, попытался остановить кочевников, грабивших его амбар, и они зарезали его, не задумываясь. Мать схватила Каэссу за руку, и они убежали в горы, в лес. Но их заметили – догнать их не составило труда. Мать не могла нести дочку на руках, потому что была беременна, но и бросить не могла. Она дралась, как дикая кошка… Ее одолели, надругались над ней и убили. Все это время девочка сидела под дубом, оцепенев от ужаса, не в силах даже крикнуть. Наконец издающий зловоние бородач подошел к ней, схватил ее за волосы, поднес к обрыву и швырнул в море.

Она осталась жива, но разбила голову и сломала правую ногу. Рыбак, видевший, как она упала в воду, вытащил ее. С того дня она полностью изменилась.

Веселая прежде девочка больше не смеялась, не танцевала и не пела. Она стала угрюмой и злобной. Другие дети не хотели играть с ней, и она становилась все более одинокой. В пятнадцать лет она убила своего первого мужчину – путника, который заговорил с ней у реки, спрашивая дорогу. Ночью, когда он спал, она подкралась и перерезала ему горло, а потом сидела и смотрела, как он умирает.

Он стал первым из многих.

Видя их смерть, она плакала – и только тогда чувствовала себя живой. Она только этого и хотела от жизни – быть живой, и мужчины умирали.

Позже, лет с двадцати, она стала выбирать свои жертвы по-иному: ими становились те, кого влекло к ней. Она позволяла им спать с собой, но позже, когда им, возможно, снились только что испытанные удовольствия, она аккуратно резала им глотки отточенным ножом. Но она не убила еще ни одного, примкнув к Лучнику с полгода назад, – Скултик стал ее последним убежищем.

А теперь вот она сидит около раненого мужчины и хочет, чтобы он был жив. К чему бы это?

Она вынула свой кинжал и представила, как режет горло старику. Обычно от таких фантазий ее обжигало желание – но сейчас она не ощутила ничего, кроме паники. Вместо сцены убийства она увидела, как Друсс сидит рядом с ней в темной комнате перед очагом, где пылают дрова. Он обнимает ее за плечи, а она прижимается к его груди. Эта картина представлялась ей много раз, но теперь Каэсса увидела ее заново – а все потому, что Друсс такой большой. Мужчина в ее видениях всегда был великаном. И она знала почему.