– Чего ж тут не понять. Я обычно не кидаюсь в панику, доктор, но есть вещи, которые мне не нравятся.

– Я знаю, Друсс. Дать тебе что-нибудь, чтобы ты легче уснул?

– Нет. И разбуди меня в полдень. Я должен судить фехтовальный турнир. Да не бойся ты, – добавил Друсс, видя раздраженный огонек в единственном глазу лекаря, – я не стану волноваться и сразу после турнира отправлюсь обратно в постель.

За дверью ждали Хогун и Оррин. Кальвар Син сделал им знак молчать и увел их в соседнюю комнату.

– Я не слишком им доволен, – сказал он. – Он слышит голоса – а это дурной знак, поверьте. А так он крепок как бык.

– Ему что-то угрожает? – спросил Хогун.

– Трудно сказать. Утром я так не думал. Но он слишком напрягался последнее время, и сейчас это оборачивается против него. И он уже немолод, хотя об этом легко забыть.

– А голоса? – спросил, в свою очередь, Оррин. – Уж не сходит ли он с ума?

– Могу побиться об заклад, что нет. Он сказал, что получил известие от Тридцати. А князь Дельнар говорил мне, что послал к ним Вирэ с письмом – быть может, среди них есть вещун. Возможно также, что это был кто-то от Ульрика – среди его шаманов тоже есть вещуны. Я велел Друссу успокоиться и послушать, что скажут голоса, если они опять появятся, – а потом рассказать обо всем мне.

– Нам без старика не обойтись, – сказал Оррин. – Сделайте все, что в ваших силах, кальвар. Если с ним что-то случится, это для всех станет страшным ударом.

– Думаете, я сам не знаю? – огрызнулся лекарь.

Турнир завершился шумным пиршеством. На нем присутствовали все, кто вошел в сотню лучших. Офицеры и рядовые, сидя бок о бок, шутили, болтали и похвалялись почем зря.

Джилад сидел между баром Британом, который недавно разделал его под орех, и дуном Пинаром, который, в свою очередь, победил Британа. Чернобородый бар беззлобно ругал Пинара, уверяя, что деревянный меч уравновешен куда хуже кавалерийской сабли.

– Удивляюсь, как это ты не попросил позволения сразиться верхом, – сказал Пинар.

– Я просил – а они предложили мне потешного конька.

Все трое расхохотались, и весь стол, узнав, о чем речь, присоединился к ним. Потешным коньком называлось седло на палочке, которое возили туда-сюда за веревки, – оно служило мишенью при стрельбе из лука и на турнирах.

Вино лилось рекой, и Джилад понемногу расслабился. Он не хотел идти на пир, боясь, что, как человек простого звания, будет неловко себя чувствовать с офицерами. Только уговоры товарищей убедили его – как-никак, он единственный из «Карнака» вошел в сотню лучших. Теперь он был рад, что согласился. Бар Британ оказался заправским остряком, а Пинар, несмотря на свое происхождение – или благодаря ему, – сделал все, чтобы Джилад почувствовал себя среди друзей.

На дальнем конце стола между Хогуном и Оррином сидел Друсс, а рядом с ними – командир лучников из Скултика. Джилад ничего не знал о нем, кроме того, что он привел в Дрос шестьсот лучников.

Хогун в полных парадных доспехах Легиона – в серебряном, инкрустированном слоновой костью панцире и черной с серебром кольчуге, неотрывно смотрел на серебряный меч, лежащий на столе перед Друссом.

На финальном поединке, где Хогун сражался с Оррином, присутствовало более пяти тысяч человек. Первый удар после четырех минут красивой борьбы нанес Хогун. Второй, обманув противника ложным выпадом, нанес Оррин. Хогун отвел было удар, но из-за легкого выгиба запястья деревянный клинок соперника скользнул по его боку. После двадцати минут поединка счет Хогуна стал два против одного, и до победы ему недоставало только одного очка.

Во время первого перерыва Друсс подошел к Хогуну, который, сидя со своими секундантами в тени первой стены, освежался разбавленным вином.

– Ты молодец, – сказал Друсс. – Однако и он хорош.

– Да, – согласился Хогун, утирая лоб белым полотенцем, – но правая у него слабее моей.

– Зато ты менее проворен, когда дело касается низких ударов.

– Это недостаток всех уланов. Мы ведь большей частью бьемся в седле. И он ниже меня ростом, поэтому здесь имеет преимущество.

– Верно. Оррину на руку то, что он дошел до финала. Мне даже кажется, что его подбадривают громче, чем тебя.

– Ну, меня это мало волнует.

– Хочу надеяться. Однако солдатам полезно видеть, как хорошо проявляет себя в бою верховный ган. – Хогун поднял голову и посмотрел Друссу в глаза, а старый воин улыбнулся и вернулся к судейскому месту.

– Чего это он? – спросил Эликас, массируя Хогуну шею и плечи. – Хотел подбодрить вас, что ли?

– Ага. Разомни-ка мне предплечье – мускулы там совсем затекли.

Молодой ган заворчал, когда Эликас погрузил в его руку свои мощные пальцы. Неужто Друсс хочет, чтобы он проиграл? Нет, конечно же, нет. И все же…

Оррину было бы полезно выиграть серебряный меч – и это безусловно укрепило бы его растущую популярность.

– О чем вы думаете? – спросил Эликас.

– О том, что правая у него слабовата.

– Он будет ваш, Хогун. Используйте тот хитрый прием, который применили против меня.

Поединок возобновился, и при счете два против двух Хогун сломал свой деревянный меч. Оррин отошел, дав ему возможность сменить оружие и проверить новый клинок в деле. Хогун остался недоволен балансировкой и снова сменил меч. Все это время он думал: вправду ли Друсс намекал, чтобы он поддался, или нет?

– Вы витаете в облаках, – сурово заметил ему Эликас. – Что это с вами? Легион поставил на вас уйму денег.

– Знаю.

Хогун принял решение. Нет, он не способен проиграть сознательно – даже из благих побуждений.

В последнюю атаку он вложил всего себя. Отразив очередной выпад Оррина, он ринулся вперед – но еще прежде, чем он ткнул Оррина в живот, меч верховного гана хлопнул его по шее. Оррин предвосхитил его ход и нарочно приоткрылся. В настоящем бою они оба поплатились бы жизнью, но бой был ненастоящим, и Оррин выиграл. Противники обменялись рукопожатием, а солдаты окружили их с воплями ликования.

– Плакали мои денежки, – сказал Эликас. – Но есть в этом и светлая сторона.

– В чем же она заключается? – спросил Хогун, потирая саднящую руку.

– Наше с вами пари мне оплатить уже нечем. Вино придется ставить вам. Уж это-то по меньшей мере вы обязаны сделать, Хогун, после того как подвели Легион!

На пиру настроение Хогуна исправилось. Речи бара Британа, говорившего от имени солдат, и дуна Пинара, представляющего офицеров, отличались остроумием и краткостью, вино и пиво поступали в изобилии, и дух воинской дружбы витал над столом. «Дрос стало просто не узнать», – подумал Хогун.

Снаружи около ворот стоял на часах Бреган вместе с высоким молодым кулом из полусотни «Огонь». Бреган не знал, как его зовут, и не спросил об этом, поскольку часовым на посту разговаривать запрещалось. Бреган считал это правило странным, но подчинялся ему.

Ночь была свежа, но он почти не замечал этого. Он унесся мыслями в родную деревню, к Лотис и детям. Сибад получил нынче письмо – у них все хорошо. В письме сказано о пятилетнем сынишке Брегана, Легане – он недавно влез на высокий вяз и не мог слезть, плакал и звал отца. Бреган попросил Сибада передать мальчику несколько слов в ответном письме домой. Брегану хотелось бы написать своим, как он любит их всех и как по ним скучает, но он постеснялся передавать такие нежности через Сибада и попросил только сказать, чтобы Леган был хорошим мальчиком и слушался матери. Сибад собрал подобные просьбы от всех односельчан и весь вечер трудился над письмом, которое потом запечатал воском и снес в почтовую палату. Конный гонец отвезет его на юг вместе с другими письмами и военными депешами, идущими в Дренан.

Лотис, должно быть, уже присыпала угли золой и прикрутила лампы. Она лежит на их камышовом ложе и, наверное, спит. Легана она, поди, положила с собой – она не любит спать одна, когда Брегана нет дома.

«Ты ведь не пустишь сюда дикарей, правда, папа?» – «Нет. Да они, может, еще и не придут. Правители разберутся с этим, как и раньше бывало». – «А ты скоро вернешься?» – «К празднику урожая». – «Обещаешь?» – «Обещаю».