– Нет, ты только посмотри на этого негодника! – с притворной суровостью набросился Эндрю на Питера. – Как ты смеешь смеяться над старшими?

– Простите, сэр, – с комическим испугом ответил он.

– Так что бы мне съесть на ужин, Питер? – спросил я.

– Что будет угодно моему господину. Может быть, рис, сэр?

Так я и знал. Когда ни спросишь его совета, он неизменно предложит тебе рис – свое любимое блюдо.

– Ладно, – сказал я. – Сваришь чашку риса – не полторы, не одну с четвертью, а ровно чашку.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Питер и, очень довольный, вышел из комнаты.

Я знал, что он сварит две чашки, не меньше.

– Так кто же она такая? – спросил я.

– Ты о ком?

– Об этой девушке, которая приезжала с министром.

– Его подруга.

– Бот как!

– Собственно, даже больше, чем подруга. Он собирается жениться на ней по всем правилам, по закону и обычаю страны. Надо полагать, старая жена его уже не устраивает – неотесанная, вот оп и берет себе новую: для гостиной, чтобы играла роль хозяйки дома на приемах.

– Ну и ну! Кто тебе это сказал?

– Да уж сказали.

– Скверно. Хоть я о ней ничего и не знаю, но уверен, она достойна быть чьей-нибудь первой женой, а не любовницей старика. Впрочем, мне-то что за дело.

– Он посылал ее учиться в женский колледж, – сказал Эндрю. – Так что оп, видимо, задумал эту женитьбу уже несколько лет назад. Мне ее жаль. У него нет ни капли совести.

Я промолчал.

– Подумать только, такая красавица достанется этому безмозглому ослу. Я рад, что дал ему щелчок по носу! Ты видел, как он рассвирепел?

– Да, – сказал я, – ты его здорово поддел.

Но, по правде говоря, я посмеивался над тем, как Эндрю изо всех сил пытается убедить себя – а заодно и меня, – будто оп шел на встречу с министром с твердым намерением осадить своего безмозглого земляка. Он, кажется, уже успел забыть, что отказался поддержать меня на собрании учителей, когда я возражал против дурацких планов мистера Нвеге.

– И этот невежда поедет за границу, да еще в качестве министра культуры! Это курам на смех. Весь мир будет потешаться над нами.

– Ты нрав, – ответил я, – но разве так уж важно, что думает о пас весь мир? Во всяком случае, таким людям, как Нанга, па это плевать. Его интересует, что думают о нем у нас в стране, как сохранить за собой голоса избирателей, а уж тут он собаку съел. Да ведь ты сам слышал от пего сегодня – Черчилль не окончил даже средней школы.

– Я вижу, приглашение пожить па дармовых хлебах уже возымело действие.

Я рассмеялся, и Эндрю тоже. Сразу видно было, что Эндрю знает меня куда лучше, чем мистер Нвеге. Можно было сколько угодно подшучивать над моим согласием погостить у министра, но я не допустил бы и намека на то, что Одили Самалу добивается стипендии окольными путями. Говоря словами моего слуги Питера, это было «совершенно неправдоподобно».

Эндрю, конечно, знал, что я давно собираюсь в столицу. И про Элен он тоже знал.

Да, я ведь еще должен рассказать про Элси. С чего мне начать? Дело в том, что когда пишешь книгу, то задним числом видишь события совсем в ином свете. Писатель, вводя новый персонажи, уже видит перед собой сложившийся образ и заранее знает, в какую минуту этот персонаж выйдет на сцену, что Судет делать и на чем он с ним расстанется. И зачастую это накладывает отпечаток на первые же слова, которые он о нем пишет. Остается только надеяться, что, сознавая эту опасность, я сумею избежать ее. Постараюсь рассказывать все по порядку, не забегая вперед.

Элси была первой и единственной девушкой, с которой я переспал в первый же вечер нашего знакомства. Я знаю, бывают рекорды и почище, и привожу этот факт вовсе не для того, чтобы похвастаться или бросить тень па Элси. Я рассказываю, как было дело. Я заканчивал тогда университет и, как водится, в последние дни перед экзаменами зубрил день и ночь. Тем не менее я решил дать себе передышку и пошел па вечер, устроенный студенческой организацией «Христианское движение». Хоть я и не был особенно удачлив в любви, па этот раз мне повезло. Я увидел Элси в группе медичек и сразу иге подошел к ней. Она оказалась веселой и разбитной девицей, в школу медсестер поступила совсем недавно. Мы протанцевали с ней два танца, после чего я предложил ей пройтись, чтобы отдохнуть от шумного веселья, и она охотно согласилась. Если б я стал намеренно завлекать ее, то скорее всего в тот день ничего бы не случилось. Но, несомненно без всякого умысла, Элси сама помогла мне. Ей захотелось пить, и я привел ее к себе в комнату, чтобы дать ей стакан воды…

Она была из тех девушек, которые вскрикивают в кульминационный момент. Это и потом случалось с пей всякий раз, по в первый день меня больше всего поразило, что она крикнула: «Ральф, милый!» Почему Ральф – вот чего я не мог понять. Лишь несколько недель спустя я узнал, что она помолвлена с каким-то недоумком по имени Ральф, учившимся в Эдинбурге на медика.

Несмотря на столь бурное начало, между мной и Элси установилась ровная и прочная дружба. Не могу сказать, чтобы я подумывал о женитьбе, но, признаться, всякий раз, как я видел в ее руках голубой конверт со штемпелем английской воздушной почты и красными марками с изображением королевы Англии и здания парламента, я испытывал легкое чувство ревности. Элси была такой красивой, веселой девушкой, и с ней было так легко.

Когда я окончил университет и уехал, она ужасно тосковала, да и я тоже. Мы писали друг другу раз в неделю или, во всяком случае, раз в полмесяца. Помню, в 1963 году, во время забастовки почтовых служащих, я больше месяца не получал от нее писем и был сам не свой, как выражался мой слуга Питер.

Теперь Элси работала в больнице милях в двенадцати от Бори, и мы договорились, что я проведу каникулы в столице и буду ездить к ней из города на автобусе, а в выходные дни она сможет навещать меня в Бори. Вот почему приглашение министра пришлось как нельзя более кстати. Правда, у меня были в городе холостые друзья, у которых я мог остановиться, но никто из них не располагал отдельной комнатой для гостей, да еще со всеми удобствами.

После визита министра я еще долго размышлял над тем, почему он воспринял как оскорбление свою старую кличку «без пяти минут М. П.». Сам не знаю, отчего меня занимал весь этот вздор. Но так уж бывает: привяжется к тебе какая-нибудь идиотская мысль или пошлый мотив, от которого и самому-то неловко становится – скажем, музыкальное сопровождение радиорекламы глистогонного средства, – и никак не выкинешь эту чепуху из головы.

В 1948 году, когда я впервые познакомился с Нангой, он как будто ничего не имел против этого прозвища. Я даже подозреваю, что он сам его выдумал. Во всяком случае, оно ему нравилось. Когда его коллеги учителя фамильярно называли его просто инициалами – М. П., он добавлял: «Без пяти минут». Уж конечно, он не стал бы этого делать, если бы кличка его раздражала. Почему же теперь он так болезненно воспринял ее? Поразмыслив, я решил, что все дело в царящей у пас в стране атмосфере враждебности к интеллигенции. В 1948 году Нанга еще мог разрешить себе шутку, позволявшую думать, что в глубине души он сожалеет об отсутствии у него высшего образования. В 1964 году он уже считал долгом чести доказывать ненужность университетских наук для таких, как он. Разумеется, он не смог убедить в этом даже самого себя, вот почему его так обрадовала перспектива получить докторскую степень, которую ему посулили в каком-то безвестном провинциальном колледже в Америке.