Собственно, я и сам не знал, почему мне хотелось поехать одному. Правда, я уже заранее рисовал себе, как все произойдет, по в конце концов это было не так уж важно и никто не остался бы внакладе, если бы что-то изменилось. Было бы недурно, например, устроиться в машине на заднем сиденье с двумя девчонками по бокам. Ну, а теперь придется сесть рядом с шофером. Впрочем, может, и Элси уместится впереди – места хватит, а министр пусть располагается сзади и поближе познакомится со своей девушкой.
Однако все мои расчеты рухнули. Подруга Элси – ее имя выскочило у меня из головы – внезапно заболела и не могла поехать с нами. Я был страшно разочарован и даже рассержен, хоть Элси и клялась, что подруга действительно больна. К счастью, Нанга не принял это известие близко к сердцу, что было вполне естественно для человека, всегда имеющего к своим услугам сколько угодно женщин.
Когда, усадив Элси между собой, мы возвращались в город, он, помнится, раза два или три повторил, что завтра предстоит очень важное заседание кабинета министров, которое может продлиться всю ночь, а поэтому ему надо сегодня как следует выспаться. Сперва я подумал, что Нанга просто важничает перед Элси, но потом решил, что со свойственной ему грубоватой откровенностью он дает нам понять, чтобы мы не стеснялись, он не станет мешать. Чтобы выразить свою признательность, я начал объяснять Элси, как мало времени у него остается для себя и семьи.
– Если тебя захотят сделать министром, – подхватил Нанга, – не соглашайся. Плохая это жизнь.
– «Короны бремя клонит выю», – заметила Элси.
– Что верно, то верно.
– Я, кажется, уже говорил тебе, что сегодня в шесть мистер Нанга открывает книжную выставку? – спросил я.
– Книжную выставку? Это еще что за штука?
– А кто его знает, я сам впервые слышу. Но мне говорят: раз ты министр культуры, ты обязан там быть. Не отказываться же. Все порядочные люди сидят себе сейчас дома, а я должен в такую жарищу что-то молоть. Беда, да и только.
Мы все расхохотались, и шофер тоже – я видел его лицо в зеркале. Так мы шутили и смеялись всю дорогу. С Нангой невозможно было соскучиться.
У входа в выставочный зал нас встретил Джалио, председатель Общества писателей. Я знал его еще по университету. Пока он не стал писателем, он казался вполне нормальным человеком. Но, издав свой роман «Песня черной птицы», он сильно изменился. Из его интервью, опубликованного в одном популярном журнале, я узнал, что он заказывает себе костюмы по собственным фасонам, – до того ему ненавистен всякий конформизм. Глядя на него, можно было подумать, что он сам же и шьет их. На нем был какой-то бело-голубой балахон с круглым вырезом, без пуговиц, и коричневые в полоску необъятные брюки из тонкой парусины того сорта, который мы называем «полощись на ветру». Лицо его обрамляла длинная и неопрятная борода.
Мне казалось, что в стране, где так мало писателей, министр культуры должен лично знать каждого из них. Но судя по всему, Нанга впервые слышал имя председателя Общества писателей.
– Он автор «Песни черной птицы», – подсказал я.
– Да, да, – рассеянно ответил Нанга, явно думая о чем-то другом. Но минуту спустя, словно до него внезапно дошел смысл моих слов, спросил: – Так в ваше общество входят и композиторы?
Однако не успел Джалио ответить «нет», как он снова забыл о нас обоих…
– Привет, Джалио, – сказал я с невольным сочувствием, протягивая ему руку. Он поздоровался со мной, но было ясно, что он меня не помнит, да и вообще ему на меня наплевать. Я обиделся и решил, что он слишком много о себе воображает.
– Вы не сказали мне, мистер… э-э… – вдруг обратился к нему Нанга.
– Джалио, сэр, – подсказал он.
– Спасибо. Так вот, мистер Джалио, почему вы не сказали мне, что ждете на открытие выставки дипломатических представителей? – спросил Нанга, оглядывая стоявшие у входа машины: на некоторых из них были посольские номерные знаки, а на двух развевались флажки.
– Простите, сэр, но… – начал было Джалио.
– И вы собираетесь председательствовать в таком виде? – оборвал его Нанга, окинув взглядом с головы до ног и ткнув в него пальцем. – Откуда вы родом?
Я испытывал разноречивые чувства. Если бы Джалио держался скромнее, я мог бы ему посочувствовать, но он так задавался, что, признаться, его унижение даже порадовало меня.
– У вас там, может, воображают, что это и есть наша национальная одежда? – безжалостно продолжал Нанга.
– Как мне нравится, так я и одеваюсь, сэр! – вспылил писатель.
– Позвольте вам заметить, – несколько сбавив тон, но достаточно твердо возразил Нанга, – уж если вы хотите, чтобы я присутствовал на ваших торжествах, вы должны быть одеты, как положено. Надевайте либо обычный костюм, либо национальное платье. Этикет надо соблюдать!
Мне стало страшно неловко, когда Нанга, упомянув о костюме, кивнул на меня: как ни претила мне дурацкая претенциозность Джалио, я вовсе не хотел служить примером для назидания.
Внезапно перейдя на отечески-миролюбивый тон, министр напомнил нам, людям молодого поколения, что мы являемся будущими руководителями нашей великой страны.
– Мне все равно, уважаете вы меня или нет, – сказал он, – но есть народная пословица: «Чтите правителей своих, и вас будут чтить, когда настанет ваш черед»… Ну что ж, пойдемте.
Несмотря на такое недоброе начало, мистер Джалио в своей вступительной речи сказал много лестного о мистере Нанге, хотя вид у него был при этом довольно хмурый. Он заявил, что предстоящее присвоение министру почетного звания доктора наук – достойное признание его заслуг перед африканской культурой, которые хорошо известны всему миру.
Нанга величественно поднялся и непринужденным движением выпростал руки из широких рукавов своего одеяния. Он не сразу принялся читать заготовленную речь, а сначала сказал несколько слов от себя. Он поблагодарил председателя, смерив его при этом таким взглядом, что я испугался, как бы он снова не вернулся к вопросу об одежде. Но он этого не сделал. Он только улыбнулся снисходительно и чуть-чуть лукаво и сказал, что высоко ценит честь, которую оказал ему мистер Джалио, пригласив открыть эту выставку.
– Как вы знаете, мистер Джалио является председателем этого общества, которое уже много сделало, чтобы отразить в искусстве африканский характер. Насколько мне известно, сам мистер Джалио сочинил прекрасную песню под названием… э-э… Как, вы сказали, она называется? – обратился он к Джалио.
По счастью, это было принято за шутку, и зал разразился хохотом. Я услышал знакомый заливистый смех и сразу узнал Джин. Она сидела прямо передо мной, рядом с ней был ее муж – я и не знал, что он вернулся. Я шепнул на ухо Элси, что это та самая дама, о вечеринке у которой я рассказывал.
– Та самая Элси? – спросила она тоже шепотом.
– Нет, ее подруга.
– Ах вот как? Сколько же их? – улыбнулась она. – Ах, Оди Великий. – Она часто называла меня Оди вместо Одили.
Речь Нанги я слушал краем уха. Я то перешептывался с Элси, то думал о предстоящей ночи, то разглядывал, кто как одет. Мое внимание привлек один из присутствующих. На нем было национальное платье из дорогого импортного материала, что само по себе в то время не бросалось в глаза. Но вот что меня поразило: портной, кроивший платье, оставил тонкую желтую кромку, на которой четко выделялись черные буквы многократно повторяющегося фабричного клейма: «100 % шерсть. Сделано в Англии». Эту кромку он использовал в качестве орнамента па обоих рукавах.
Я подивился – в который уже раз – неистощимой изобретательности нашего народа, которая особенно ярко проявляется во всем, что касается нарядов. Я заметил, что человек в платье из чистой шерсти, подбирая сползающие рукава – а он делал это каждые две-три минуты, – заботился о том, чтобы надпись, свидетельствующая о качестве материала, не терялась в многочисленных складках одежды. На груди у щеголя красовалась золотая цепь.
