Земледелие в Хотанском оазисе весьма развито.[1026] Сеют здесь всего более кукурузу, в меньшем количестве рис, пшеницу, ячмень и другие хлеба. Однако местной жатвы не хватает для годового продовольствия населения, так что хлеб доставляется еще из других оазисов, всего более рис из Аксу и Куча. Частью поэтому, частью вследствие спекуляций кулаков как хлеб, так и вообще жизненные продукты в Хотане гораздо дороже, чем, например, в Чира, или даже в соседнем Сампула. Хлопка в том же Хотане сеют немного; притом здешний хлопок, как нам говорили, не отличается добротой – волокно у него мелкое, грубое и синеватого цвета; объясняют это действием воды. Привозный хлопок доставляется из Куча, Аксу и Кашгара.

В садах описываемого оазиса фрукты растут хорошо. Помимо абрикосов, персиков и пр., здесь достаточно гранатов и много хорошего винограда, которого различают пять сортов. Его едят в свежем виде, несравненно же более сушат; делают также изредка вино, но плохого, как мы слышали, качества. Шелководство в Хотане процветает более, нежели в других местностях Восточного Туркестана, не исключая и Яркенда. Из шелка приготовляют здесь разные ткани – шаи, дарая, машруп (полушелковые), ковры и др. Кроме того, в Хотане развито шерстяное производство (войлоки, ковры, дака и пр.), а также выделка медной посуды и туземных музыкальных инструментов. Однако обрабатывающая промышленность только кустарная; лишь для тканья шелка некоторые держат рабочих, иногда десятка два или более. Горная промышленность незначительна и ограничивается небольшими разработками золота да нефрита в Каранга-таге.

Что касается до хотанской торговли, то она, как и для всего Восточного Туркестана, производится главным образом с Россией и через Ладак с Индией; с Внутренним Китаем торговля ничтожна. Предметами вывоза из Хотана всего более служат главные произведения мачинской земли[1027] – золото, нефрит, шелк, бараньи меха и ковры. Золото почти исключительно направляется в Индию; туда же везут шелк, козий пух (в Кашмир), бараньи меха и ковры. В Китай, помимо золота, увозимого наворовавшими чиновниками, частью и купцами, идет почти исключительно нефрит. Наконец, в Россию вывозят: шелк-сырец и в изделиях, ковры, войлоки и бараньи меха. Предметами ввоза в Хотан служат преимущественно русские мануфактурные товары, которые ныне преобладают на рынках Восточного Туркестана: ситцы, платки, коленкор, кумач, плис, тик, демикотон, ластик и др.; затем сахар и зажигательные спички; в меньшем количестве от нас сюда доставляют: сукно, шерстяные материи, галантерейные мелочи, железные изделия, а также железо, сталь, олово, краски и стеариновые свечи. Из Индии везут – чай,[1028] краски, лекарства, желтый сахар и мануфактурные товары, но последние менее, нежели наши, раскупаются в Восточном Туркестане; ходко продаются лишь индийская кисея, парча и отчасти ситцы. Из Внутреннего Китая в Восточный Туркестан, а следовательно и в Хотан, доставляют: чай, посуду (фарфоровую и деревянную) и некоторые материи; затем мелочи китайской кухни и принадлежности китайского одеяния уже специально для китайцев.

Русские товары идут в Хотан через Кашгар и в небольшом количестве через Аксу, китайские – через Хами, Турфан и Аксу; наконец, индийские направляются единственным для всего Восточного Туркестана путем через Ладак и Яркенд.[1029] Торговля, как и во всем Восточном Туркестане, производится всего более в кредит или променом товаров. Кроме небольшого числа туземцев, торговцы в Хотане – бухарцы, афганцы, индусы, кашмирцы, но всего более наших подданных сартов (андижан).[1030] Последние держат в своих руках главную торговлю в Восточном Туркестане. Положение этих торговцев значительно улучшилось с учреждением в 1882 г. русского консульства в Кашгаре.

Крутые меры относительно китайцев. Придя в Хотан, мы расположились, как выше упомянуто, в заранее приготовленном торговцами-сартами помещении. Это был отличный сад, просторный и тенистый. Однако пробыть в нем пришлось лишь несколько часов, опять-таки вследствие вражды со стороны китайцев. Не успели мы еще развьючить своих верблюдов, как уже явились двое китайских солдат и с свойственной им наглостью полезли смотреть наши вещи. Конечно, они были выгнаны и уехали с ругательством. Во избежание повторения подобной истории я послал своего переводчика Абдула в китайский ямын (управление) заявить о случившемся и просить не пускать к нам солдат. С Абдулом отправились двое наших хотанских торговых аксакалов.[1031] Посланные проехали в китайский город, т. е. Янги-шар, исполнили там свое поручение и возвращались обратно, когда в воротах того же Янги-шара на них совершенно неожиданно напала толпа китайских солдат. Будучи безоружными, наши посланцы не могли сопротивляться и были порядком отколочены, причем солдаты грозили тем же и каждому из нас. Абдул вернулся в ямын; оба аксакала прискакали на бивуак, и, под впечатлением испуга, не могли сначала толком рассказать, тем более без переводчика, в чем дело. Спустя немного приехал Абдул в сопровождении китайского чиновника, которого прислал ко мне амбань (окружной начальник) с уверением, что виновные будут наказаны. Верить искренности такого заявления мы не могли, по всем прежним опытам китайских относительно нас подвохов. Поэтому я объявил присланному чиновнику, что оставлю дело лишь в таком случае, если виновные будут наказаны на наших глазах или при нас будут просить прощение у переводчика и у обоих аксакалов. В то же время, считая небезопасным свой бивуак от нападения дерзких, распущенных солдат, которые при скученности городских построек могли повести на нас атаку весьма удобно, мы перекочевали на открытый берег Юрун-каша, где на просторе были достаточно гарантированы берданками от подобных покушений.

Для того же, чтобы парализовать впечатление, произведенное на туземцев случившимся скандалом, я отправил с нового бивуака, под начальством поручика Роборовского, десять казаков, Козлова и переводчика Абдула в город «прогуляться» перед глазами китайцев. Посланные были вооружены винтовками с примкнутыми к ним штыками и несли с собой каждый по сотне патронов. Роборовскому поручено от меня было: пройти через весь мусульманский город в китайский, отдохнуть немного там и вернуться обратно; в случае же нападения со стороны китайских солдат – стрелять в них. Странным, невероятным может казаться издали, в особенности по европейским понятиям, подобный поступок; но в Азии, тем более имея дело с китайцами, малейшая уступчивость несомненно приведет к печальным результатам, тогда как смелость, настойчивость и дерзость из десяти раз на девять выручат в самых критических обстоятельствах. Так было и на этот раз.

Стройно, при одобрительных возгласах со стороны туземцев, собравшихся в этот день на базар, прошел наш маленький отряд в китайскую крепость. Там был сделан привал, казаки поели купленных арбузов и тем же путем с песнями вернулись обратно. Не только какого-либо сопротивления или нападения не было сделано,[1032] но даже ни один из встречавшихся по пути китайцев не обмолвился дурным словом, без чего подобные встречи редко когда здесь обходятся.

На другой день к нам опять приехал, в сопровождении туземных властей, чиновник от китайского амбаня и опять стал упрашивать позабыть случившееся. При этом он объяснял, что солдаты не подчинены амбаню, ведающему лишь гражданское управление своего округа, что эти солдаты сильно распущены и даже иногда делают дерзости самому амбаню, что тот послал в Яркенд и Кашгар крупным воинским властям донесение о случившемся, что солдаты непременно будут наказаны и т. д. Я опять требовал, чтобы виновные были теперь же наказаны или публично просили прощения у пострадавших. Чиновник уехал вместе со своей свитой. На следующий день повторилась та же история; только теперь ходатаями явились еще оба наших аксакала, несомненно, по внушению самого амбаня. Последний, равно как и ближайшие начальники солдат, всего вернее не знали ранее о намерениях своих подчиненных, но были виноваты в том, что распускали про нас нелепые слухи, запрещали туземцам продавать нам съестное, словом – вредили исподтишка. Солдаты, конечно, про это знали и думали наглой дерзостью угодить своему начальству. На этот раз, при новом отказе с моей стороны войти в какие бы то ни было личные сношения с амбанем, посланный чиновник передал еще просьбу своего начальника – дозволить приехать к нему для переговоров хотя бы моему помощнику. Исполнить такую просьбу я согласился, тем более что все эти переговоры до крайности надоели.