Пешая ходьба во всеобщем презрении у монголов, конечно, ради той же лени. Поэтому номад, если только имеет возможность, шагу не сделает без верховой лошади, постоянно привязанной возле его юрты. Даже во время пастьбы скота, на что обыкновенно употребляются совершенно бедные люди по найму или подростки семьи, изредка женщины, пастух сидит по целым дням на лошади или корове, которая пасется вместе со всем стадом. Немного оживает номад лишь осенью или зимой, когда отправляется с караваном верблюдов транспортировать чай, соль и китайские товары.

При всей своей лени монголы весьма любопытны и словоохотливы, но далеко не веселого нрава. Даже дети здесь резвятся очень мало. Песни слышатся также редко; притом они обыкновенно заунывные или воспевают предметы быта и обстановки номада. Общественные веселья, так называемые байга (состязания в скачке, борьбе, стрельбе в цель и пр.), устраиваются лишь в Урге и других важных религиозных пунктах раз или два в год, во время больших праздников, да и то с каждым годом эти традиционные празднества становятся беднее.

Вежливость у монголов выражается во взаимном угощении нюхательным табаком или закуренной трубкой, иногда в обмене хадаками (небольшие, в виде полотенца, куски шелковой материи), которые заменяют наши визитные карточки, в обоюдных расспросах о здоровье скота и т. п. Угощают гостей, прежде всего, чаем, а летом молоком или кумысом. Для хорошего приятеля или своего начальника монгол не поскупится зарезать барана, который обыкновенно съедается дочиста.

Насчет лекарств номады вообще весьма падки; считают целебной всякую дрянь (желчь медведя или дикого яка, сердце горного барана, высушенную летучую мышь или жабу и т. п.) и охотно прибегают к варварскому лечению своих лам.

Номад, как и вообще неразвитый человек, отличается удивительной способностью помнить мелочи из собственного быта и обстановки. Так, монгол не только знает «в лицо» всех своих лошадей, но легко отыщет своего заблудившегося барана в тясячном стаде другого владельца, припомнит масть и отличительные признаки лошади, на которой ездил много лет тому назад, подробно опишет свое платье, надевавшееся в молодости, и т. п. Кроме того, монголы весьма памятливы на местность и легко ориентируются в пустыне; наконец, подмечают и знают многие явления природы. Точных измерений для времени и расстояний не понимают. Время считается по дням, ночам, неделям, месяцам и годам; большие расстояния определяются по числу дней езды на верблюде или на верховой лошади, а малые обыкновенно лишь словами «близко» или «далеко», иногда же и по дневному движению солнца. Ориентировка, хотя бы в юрте, всегда производится по странам света; нашей «правой» или «левой» стороны монголы не знают.

Рядом с ленивым и апатичным складом характера трусость и ханжество составляют самые присущие монголу качества. Первое из них, то есть трусость, помимо общего ее господства в характере всех азиатцев, сильно развита ныне у монголов вследствие отсутствия политической для них деятельности, усыпляющего воздействия китайцев, наконец и вследствие влияния самой пустыни, нигде не представляющей простора для активной работы человека. На той же самой почве ленивого, пассивного склада характера номада прочно укоренилось и широко развилось религиозное ханжество, в которое погружена вся жизнь нынешнего монгола. Помимо бесчисленного множества лам, составляющих, по крайней мере, треть мужского населения описываемой страны, здесь все, от простолюдина до владетельного князя, отдают религиозному культу как свои лучшие стремления, так и большую часть своих материальных средств. Но рядом со столь широким господством буддизма, или, вернее, современного ламаизма, у монголов уживаются немалые остатки прежнего шаманства и фетишизма. Не говоря уже про поклонение горам, рекам, озерам и другим предметам неодушевленной природы, монголы веруют во многое множество различных примет, гаданий и волшебств, начиная от лопаточной кости барана, играющей большую роль в суевериях этого народа, до различных отчитываний лам и диких представлений исступленного шамана.

В общем резюме: отсутствие энергии и настойчивости, рядом с мимолетностью впечатлений и неразвитостью, словом, чисто детская натура – вот крупные черты характера монгола. Но путешественник мирится с этим, когда встречает в глухой пустыне его гостеприимство и видит перед собой простого бесхитростного человека. Грустно лишь то, что даже у номадов, как и при сложном строе цивилизованного быта, в практической жизни обыкновенно выигрывает нравственно худший человек. Там, как и у нас, прогрессируют порок и проходимство в ущерб добрых сердечных качеств. Конечно, встречаются и исключения, но они ничтожны сравнительно с огульным пошибом.

Настоящая пустыня. Через 18 дней по выходе из Урги мы оставили позади себя степной район Северной Гоби и вступили близ колодца Дыби-добо в настоящую пустыню, ту самую, которая залегает с востока на запад через всю Центральную Азию, а по нашему пути протянулась без перерыва до окрайних гор Гань-су. Южная, большая часть этой пустыни изобилует сыпучими песками, наполняющими то спорадически, то чаще громадными сплошными массами обширные пространства от западных пределов Таримского бассейна до восточной части Ордоса. Меньшая, то есть центральная, часть Гоби, еще более бесплодная, покрыта щебнем и галькой; местами встречаются здесь солончаки и небольшие площади лёссовой глины; песчаные же наносы попадаются лишь кое-где и притом необширные.

Относительно топографического рельефа местность как Южной, так и Центральной Гоби представляет собой волнистые равнины, по которым там и сям разбросаны отдельные горки, группы холмов и небольшие хребтики, изредка вырастающие в довольно значительные горные хребты. Поднятие над уровнем моря, то есть абсолютная высота всей страны различна в различных ее частях, но в общем, исключая гор, не превышает 5500 футов и не опускается ниже 2000 футов. Бедность водою весьма велика, в особенности в Центральной Гоби. Атмосферные осадки составляют всегда здесь большую редкость. Флора и фауна также бедные, но притом резко типичные и оригинальные, конечно, в зависимости от исключительных условий своего существования.

Почти целый месяц тащились мы поперек Центральной Гоби до северной границы Ала-шаня. Помимо холодов и иногда бурь пустыня давала постоянно себя чувствовать своим бесплодием и безводием. Степные пастбища исчезли и лишь местами, в распадках холмов или по руслам бывших дождевых потоков, наконец, по окраинам солончаков и сыпучего песка, росли невзрачные травы и корявые кустарники; между последними, тотчас за хребтом Хурху встретился саксаул. Обширные, совершенно оголенные площади иногда раскидывались на десятки верст. Ни ручьев, ни рек, ни даже ключей по нашему пути не встречалось. Зато нередки были колодцы, всегда неглубокие (от 3 до 7 футов) и обыкновенно с дурной водой. Однако привычные к подобным невзгодам наши верблюды шли хорошо, и только лошади немного уставали. Животная жизнь также обеднела до крайности, хотя и появились новые, исключительно пустыне свойственные, виды млекопитающих и птиц. По пути всюду попадались кочующие вразброд монголы, и их стада, по-видимому, чувствовали себя хорошо, несмотря на скудость пастбищ. Простор этих последних, обилие соли в почве, сухой климат, отсутствие летом докучных насекомых и подножный корм в течение круглого года – вот те факторы, которые делают возможным существование скота номадов даже в самой дикой пустыне. Впрочем, здешние стада были немногочисленны, и сами монголы жили гораздо беднее, чем их собратья в Северной Гоби.

Из научных работ мы производили теперь лишь метеорологические наблюдения, проверяли барометром абсолютные высоты местности, собирали образчики горных пород и почвы да кое-какие семена; кроме того, препарировали изредка попадавшихся птиц. Из зверей добыли пока только одного дзерена. Специально устроенные нами охоты: в горах Хурху за горными козлами, а немного южнее этих гор за баранами Дарвина,[631] оказались неудачными, главным образом, вследствие сильных холодов.