Литмир - Электронная Библиотека

Я не задавала себе вопросов, к сожалению, и тогда, когда несколько месяцев спустя, в тысяча девятьсот семьдесят девятом году, французская пресса подняла шум из-за смерти маленькой малийки, «вырезанной» во Франции.

Кузина из касты кузнецов сообщила мне:

— Больше я никогда не буду «вырезать» девочек, кончено!

Она не объяснила, как относилась к обряду — хорошо или плохо, — просто сказала: «Больше никогда…» И вскоре покинула Францию.

Если бы я услышала во Франции разговоры о «вырезании» раньше, то ни за что не подвергла бы дочерей страшной экзекуции. Но, несмотря на информационные кампании, традиция оказалась очень живуча. Во время визита в Африку я слышала, как мама говорила по поводу девочек, которые были там на каникулах:

— Надо бы «вырезать» малышек!

Мой брат учился тогда на врача, это было в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, и он заявил жестко:

— Во всяком случае, не прикасайтесь к моей дочери! Не трогайте ее! Ту, кто попытается сделать это, я отправлю в тюрьму.

Никто всерьез не воспринял его слова, мы даже шутили над угрозой тюрьмы, казавшейся нам чрезмерной.

Но, по странному стечению обстоятельств, мамы «забыли» о его дочке Аве.

Во время другого путешествия в тысяча девятьсот девяносто девятом году я приехала в родную деревню и встретилась на дороге с кузиной, «вырезавшей» моих дочерей. На этот раз она говорила со мной откровенно:

— Я видела тебя по телевизору, когда была в Дакаре. Я видела, как ты борешься против «вырезания». Я больше не живу во Франции, но если я была бы там, то поддержала тебя. Мы поняли, что обряд не имеет отношения к нашей религии и нужно положить конец дикости. Даже мы в деревне знаем, что это плохо для здоровья и много наших женщин бесплодны или теряют детей при родах. Сейчас есть ассоциации, которые информируют нас.

Закон, запрещающий «вырезание», появился в Сенегале в тысяча девятьсот девяносто девятом году.

Я никогда не испытывала к кузине ненависти. Если кого и винить, то только себя. Я должна попросить прощения у своих детей. Но ничего нельзя вернуть. Никто во Франции не знал тогда, что такая практика существовала и все маленькие африканские девочки подверглись «вырезанию» между тысяча девятьсот семьдесят пятым и восемьдесят вторым годами. Только в восемьдесят втором, после смерти маленькой девочки и суда над женщиной, «вырезавшей» ее, произошло настоящее возмущение общественного мнения. Это время создания ГАМС (Организации за отмену половых увечий), ассоциации, созданной педиатрами и африканскими женщинами для проведения разъяснительной работы в центрах материнства и детства. Мне исполнилось двадцать лет в семьдесят девятом году. Я начала задумываться, но еще не занимала активной позиции. Мне предстояло очень многое сделать в надежде, что однажды я буду настоящим борцом. Я не могла больше вынести своего существования, мне нужны были передышка, отдых, время подумать о том, чтобы стать кем-то другим, кроме куска дерева в постели для служения мужу. Я сказала ему, что хотела бы поехать в Сенегал к своей семье и набраться сил. Иначе бы я снова оказалась в больнице. Он не возражал.

Отъезд и возвращение

Февраль тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Я приезжаю в Дакар к четырем утра с тремя детьми. Самой младшей лишь два месяца. Отец встречает меня в аэропорту.

Мы всегда были близки с ним, возможно потому, что он не жил с нами постоянно. В детстве я вела себя как мальчишка, и мать наказывала меня время от времени. Но когда папа был дома, то всегда заступался за меня. Я быстро поняла этот порядок вещей и вела себя послушно до его прихода, после чего могла делать что хотела, будучи под его защитой.

Баба — так мы называли папу — никого никогда не бил, я его всегда обожала. Помимо дедушки, которого все внуки уважали, папа был мне примером настоящего мужчины, человеком справедливым и добрым.

Баба стоял в своем белом бубу и красном колпаке. Я прослезилась. Его не было в Дакаре, когда я покидала Сенегал. Мы не виделись около пяти лет.

С восходом солнца мы завтракаем вместе, и у меня сразу же появляется приятное ощущение того, что я оживаю. Моя страна, мой отец, солнце, еда… Наконец мои дети узнают свои корни — откуда я, кто я.

Отец везет нас на машине к моей матери в Тьес, где нас ждет праздник. Вся семья в сборе, начиная с дедушки Кизимы, все такого же худого и статного. С тех нор как умерла моя бабушка по материнской линии и его вторая жена, вырастившая меня, он живет со своей третьей женой и сестрой. Всегда есть бабушки в доме. Зарезали барана в честь нашего приезда. Я снова среди своих, свободная и счастливая. Муж далеко, я наконец дышу свободно, одна с детьми, подругами и моей настоящей жизнью.

Все мои подружки из нашего квартала пришли посмотреть на детей, особенно на мою младшую, ее передавали с рук на руки. Я словно окунулась в детство, когда каждая женщина занималась тем или другим ребенком. Было естественно, например, чтобы соседка, тетушка или подруга пошли за малышом после утреннего душа и привели к себе на целый день. С моей младшей все возились с удовольствием.

При рождении маленькая Аби была такая светлая, что дядюшки в Париже забеспокоились. Один из них даже спросил моего мужа, был ли он уверен в своем отцовстве! Муж абсолютно не сомневался: его бабушка была светлокожей, и у моей материи были мавританские корни.

В семье никто не удивился; это обычно, когда ребенок со светлой кожей, вырастая, темнеет. Но светлая кожа моей дочки спровоцирует забавное недоразумение, из которого я вынесу урок. В Тъесе только что закончили строительство нового стадиона, и тысячи людей пришли на его открытие. Я устраиваю ребенка на спине, как настоящая африканка, и прохожу в толпе зрителей с подругами и кузинами. Вдруг одна дама окликает меня:

— Бедняжка, ты плохо обращаешься с ребенком твоего хозяина!

Женщина приняла меня за прислугу белых, которые меня наняли нянькой для их малыша. Кузина ответила ей:

— Она не нянька. Это ее дочка, ее ребенок. И дама начала смеяться:

— Извини меня, девочка, ты слишком молода и плохо несешь ее, надо лучше привязывать.

Чтобы носить ребенка на спине, надо использовать две полоски ткани, завязывающиеся на талии и под мышками. Малыш находится внутри, как в кармане, а ножки сильно раздвинуты. Врачи во Франции очень ценят такой способ ношения ребенка и считают его лучшим для развития бедер малыша. Часто педиатр просил меня и моих соотечественниц-эмигранток не забывать этот наш обычай, поскольку многие, приезжая во Францию, предпочитают «кенгуру».

Вернувшись домой, кузина вызвала всеобщий смех, рассказав о том, как меня приняли за няньку. Вот что удивительно у нас: мы, может, и бедны, но любим жизнь. Любая мелочь вызывает у нас желание смеяться и немедленно устроить праздник. Условия жизни в Африке таковы, что лучше не забывать о них. Но сенегальцы часто используют черный юмор, шутя по малейшему поводу. Доход на душу на населения здесь один из самых низких в мире. Даже если Дакар внешне выглядит как современная столица, ключ к выживанию у нас — умение выкручиваться: быть готовым к любой работе, чтобы избежать безработицы; без устали переделывать все, что еще может послужить; мастерить игрушки из пивных банок и бутылочек с содовой; собирать пластиковые упаковки и плести из них ремешки для изготовления сумок и даже чемоданов. И потом над всем этим смеяться.

Я знаю, что обязательно должна вернуться во Францию, но сейчас, на семейном празднике, совершенно не думаю об этом. Музыка, домашние шутки, традиционные блюда — я наслаждалась всем. Я — гурман. Особенно люблю наше национальное блюдо — кашу на основе традиционного кускуса, заправленную соусом из листьев фасоли и арахисовой пудры. На языке сонинке это — дере. Но лучшее время — время завтрака. Мама режет хлеб и раздает каждому с небольшим кусочком масла, если оно есть. Я сажусь на маленькой скамеечке во дворе с чашечкой кинкелибы, это местный чай. В тот утренний час солнце очень приятное, не слишком жарко, дети подходят еще сонные, и одна из бабушек говорит:

18
{"b":"100056","o":1}