— Что бы ты сделала, Нина? — бормочу я, глядя на фотографию сестры на холодильнике. — Осталась или ушла?

Ответа нет. Лишь абсолютная неподвижность пустого дома.

Я решаю не читать книгу дважды, а сразу приступить к работе. Перевод требует сосредоточенности, и теперь я должна занять мысли чем-то еще, помимо убийства.

День проходит на удивление быстро. Лео, вернувшись домой, из кожи вон лезет, чтобы извиниться и загладить вину.

— У тебя красивые волосы, — говорит он, глядя на косу, которую я заплела, чтобы волосы не мешали работать.

— Спасибо.

Лео вздыхает.

— Скажи, что мне сделать?

— Не знаю. Я даже не уверена, что это возможно. Как я могу доверять тебе, если ты скрывал от меня такую важную вещь?

Очень неприятно чувствовать, что я несправедлива. Но рассчитывать, будто я упаду в его объятия после одного извинения, — это тоже слишком. Он предлагает сделать мне ужин, но я отказываюсь, и он, наскоро перекусив, исчезает в своем кабинете. Про розу в ведре он ничего не говорит — наверное, не заметил.

В доме очень тихо, слишком тихо. А я ведь не рассказала Лео о том, как ночью мне показалось, что в комнате кто-то есть. Надо бы пойти вслед за ним. Однако я не хочу, чтобы он подумал, будто я ищу предлог, чтобы продолжить разговор. В любом случае здесь никого не было. Это мне померещилось — оттого, что я все думаю про убийство.

Глава 15

Я ПОРУЧАЮ ЕВЕ ПРИГЛАСИТЬ МЭРИ И ТАМСИН НА ЛАНЧ, и все трое приходят вместе к двенадцати, с цветами из сада Мэри и бутылкой вина. Они в шортах и футболках, и я в своей струящейся юбке миди чувствую, что слишком расфуфырилась.

— Заходите, — говорю я, отодвигаясь от двери, чтобы их пропустить.

Ева и Мэри заходят, а Тамсин в нерешительности топчется на пороге, и в эти неловкие секунды я думаю, что у нее остались какие-то предубеждения против меня и совместного ланча.

— Прости, — говорит она. — Просто этот дом всегда напоминает мне о Нине.

— Конечно. — Я сочувственно киваю, и мне хочется протянуть руки и обнять ее, но тут она поспешно переступает порог.

— Как ты? — спрашивает Мэри, обнимая меня. — Это, наверное, было ужасно — узнать про Нину вот так. Не представляю даже, что ты чувствовала.

— Злость и страх, — отвечаю я, провожая их в сад. — Хотела сразу уехать, думала, что не смогу остаться.

— Но ты по-прежнему здесь, — с нажимом говорит Тамсин.

Если кто-то и склонен меня осуждать, то это Тамсин. Я поворачиваюсь к ней:

— Да, здесь. Пока что. — Я осторожно улыбаюсь. — Я надеялась, ты расскажешь мне о Нине. Я никогда больше не смогу спать в спальне наверху, но, если она была здесь счастлива, мне станет чуть легче.

Лицо Тамсин проясняется.

— Да, она была здесь очень счастлива.

— Может, побеседуем за ланчем? — спрашивает Ева. — Просто нам на йогу надо уходить в час сорок.

— Да, я помню, — отвечаю я. — Я сделала киш с лососем и салат. И есть клубника на десерт. Надеюсь, подойдет?

Мэри улыбается:

— Звучит отлично!

Стоит один из тех ясных дней, что так часто выпадают в середине сентября; солнце в саду припекает. Легкий бриз доносит к нам на террасу божественный аромат ярких флоксов, усиливая иллюзию продолжающегося лета. Хочется задать столько вопросов о Нине, но я сдерживаюсь и расспрашиваю Мэри про ее мальчиков, а Тамсин про ее дочек, Эмбер и Перл.

— Красивые имена, — замечаю я.

Она улыбается:

— Спасибо. Надо тебе присоединиться к нам в среду после обеда, тогда ты с ними сама познакомишься.

— Я с удовольствием, — отвечаю я; мне приятно, что приглашение исходит от нее. — Я их видела только издали.

Дождавшись, пока все рассядутся перед пустыми тарелками, я говорю:

— Я знаю, что Нине было тридцать восемь, и еще Ева говорила, она работала психотерапевтом. И все, в общем-то.

Тамсин смахивает невидимые крошки с безукоризненно белой футболки.

— Она любила свою работу, любила помогать людям. У нее для всех находилось время, ты всегда мог пойти к ней с любой проблемой. Она очень мне помогла.

— А Оливер? Он чем занимался?

— Работал в логистической компании, — отвечает Мэри. — Не помню точно, чем именно он занимался, но он много ездил за границу.

— Они были счастливы вместе?

— Да, очень.

— Вот только… — Я делаю паузу. — Он ее убил.

Тамсин глядит на меня через стол:

— С кем ты говорила?

— Ни с кем, — поспешно отвечаю я. — Знаю только то, что писали в новостях.

— Тебе этого недостаточно?

Я краснею, смутившись от внезапной перемены атмосферы; температура словно упала градусов на десять.

— Я просто пытаюсь понять, какой она была, — отвечаю я, надеясь вернуть непринужденность. — Ева упоминала, что она была довольно интересным человеком и организовала вашу группу по йоге. У нее были увлечения?

Не сработало.

— Какая теперь разница? — холодно начинает Тамсин. — Это уже не имеет значения.

Ненавижу приплетать свою сестру, но сейчас другого выхода нет. Я отодвигаю стул, и Ева беспокойно поднимает на меня глаза.

— Все в порядке, — говорю я. — Иду за клубникой. И тарелки заодно унесу.

В кухне я разбираюсь с тарелками, достаю клубнику из холодильника и снимаю с дверцы фотографию Нины.

— Ева говорила о моей сестре? — спрашиваю я у Тамсин, поставив перед ней клубнику и усаживаясь на место.

Тамсин ерзает на стуле.

— Да, говорила. Мне жаль.

— Вот она. — Я протягиваю фотографию.

Мэри тянется за снимком, берет его.

— Красивая.

— Можно посмотреть? — спрашивает Ева. Смотрит на фото, потом переводит взгляд на меня: — У нее глаза как у тебя.

— Да. — Я поворачиваюсь к Тамсин и Мэри: — Ева, наверное, говорила, что мою сестру звали Ниной. Я знаю, что это глупо, но с тех пор, как она умерла, мне необходимо знать все о других Нинах.

— Ничего глупого, — отвечает Мэри и улыбается. — Не знаю, как твоя Нина, а наша любила фотографировать неожиданно. Иногда бывало неприятно, потому что она заставала тебя в неудачный момент — за едой, например, с открытым ртом или когда жуешь.

— Или когда слишком много выпил и у тебя уже мутный взгляд и красный нос, — говорит Ева, изображая этот самый взгляд, и я смеюсь.

— Но хорошие фотографии она тоже делала. — Мэри смотрит через стол на Тамсин. — Моих детей, например, и твоих тоже, да, Тамсин?

— Да. — К моему смятению, глаза Тамсин наполняются слезами. — Я все еще тоскую по ней.

— Прости, — виновато говорю я. — Не следовало тебя о ней расспрашивать. Просто мне хочется — ну, не знаю, — сделать ее реальной, почувствовать, какой она была. Вдруг это поможет мне решить, оставаться тут или нет?

Тамсин тянется за салфеткой и сморкается.

— Надеюсь, ты останешься. Хорошо, что в доме опять кто-то живет и он не стоит как мавзолей.

— Спасибо! — Я оживаю, потому что ее слова прозвучали очень искренне.

— Ева говорила, ты узнала об убийстве от журналиста? — продолжает Тамсин.

— Да, все так.

Она берет сумку и, порывшись в ней, достает новую пачку салфеток.

— А что точно она сказала?

— Спросила, каково это — жить там, где произошло жестокое убийство, — отвечаю я, припоминая, что я говорила Еве, потому что не хочу попасться на лжи.

— И это все?

— Да. Я сказала ей, что не понимаю, о чем она говорит, и она посоветовала мне погуглить убийство Нины Максвелл.

— Она сообщила свое имя? Из какого она издания?

— Нет. — От вопросов Тамсин мне становится не по себе. Она знает, что я лгу?

— А откуда ты знаешь, что она журналистка?

Она знает, что я лгу.

— Я… я не знаю, я предположила это, потому что кто еще это мог быть?

— Тамс! — мягко говорит Мэри. — Хватит. Элис уже не по себе от твоих вопросов.

— Прошу прощения. Я просто терпеть не могу, когда суют нос не в свои дела, опять вытаскивают все на свет, когда мы только-только сумели с этим сжиться.