С этой точки зрения в фактической истории успеха Вильгельма Мейстера можно увидеть и историю ограничения и утраты – причем не только с позиции автора, но и с точки зрения героя, поскольку и сам Вильгельм, встретившись с Терезой, невольно ощущает и осознает, что он многое потерял: «Раньше, когда я жил без цели и плана, вел легкую, даже легкомысленную жизнь, дружба, любовь, увлечение и доверие шли мне навстречу с распростертыми объятьями, даже стремились ко мне; теперь же, когда пора принимать жизнь всерьез, фортуна, как видно, намерена отнестись ко мне по-иному»[1191]. В то же время в романе немало указаний на то, что история Вильгельма – это история успеха и подлинной самореализации, хотя бы потому, что проза ближе к здравому смыслу, чем поэзия. Как бы то ни было, все в целом погружено в своеобразный сумрак неоднозначности. У Гёте были свои причины не поддаваться на уговоры Шиллера и внести в заключительную часть бóльшую ясность: «Нет никакого сомнения в том, что внешние, то есть выраженные мною итоги гораздо более ограниченны, чем содержание романа»[1192]. По всей видимости, более широкое «содержание романа» – это поэтическая среда, где прозаическая карьера Вильгельма Мейстера видится читателю как «ограниченный» результат. В этом смысле дух и смысл этого произведения отнюдь не сводятся к паломничеству к дворянскому титулу.

Если бы отдельные главы романа были опубликованы в «Орах», как того хотел Шиллер, это вряд ли помогло спасти журнал от медленного угасания. Непосредственно после выхода в печать «Вильгельм Мейстер» – роман, который впоследствии положил начало новой эпохи в литературе, – не произвел большого впечатления на публику. Широкая аудитория, ожидавшая бурных страстей в духе «Юного Вертера», была разочарована и сочла его скучным. Философ Кристиан Гарве шутил, что уж если Марианна, возлюбленная Вильгельма, засыпает, слушая его рассказ, то как мог автор понадеяться на то, что и на влюбленного в него читателя эта история не нагонит сон. Как пишет сам Гёте в письме Шиллеру, в своем романе он решил воздержаться от того, чтобы «подлить побольше воды в рассуждения»[1193], однако для читающей публики «воды» и без того оказалось более чем достаточно. Эти бесконечные споры о боге, мире и театре! Кто не впадал от них в скуку, тот возмущался безнравственностью актерской среды, описанию которой посвящена бóльшая часть романа. Шарлотта фон Штейн писала своему сыну: «К слову, все его женщины в романе отличаются непристойным поведением, а там, где он изредка обнаруживает в человеческой натуре благородные чувства, он всякий раз измазывает все нечистотами, чтобы не оставить ничего божественного в человеческой природе»[1194]. «Признания прекрасной души», составляющие содержание шестой книги и дающие достаточный материал для размышлений о божественном, тоже не удовлетворили взыскательную Шарлотту. Подобным религиозным назиданиям со стороны бывшего возлюбленного она просто-напросто не верила и подозревала, что соответствующую главу он включил в роман лишь потому, «что и за эти страницы тоже платят»[1195].

Впрочем, находились и те, кто читал роман исключительно ради «прекрасной души», а остальные книги сжигал по причине их безнравственности. Зять Гёте Шлоссер не зашел так далеко в своем возмущении, но и он отмечал в письме одному из родственников: «Не могу не злиться на то, что этой чистой душе Гёте отводит место в своем борделе, который может служить приютом разве что для бездомного сброда»[1196].

«Оры» должны были выживать без «Вильгельма Мейстера», но им недолго удалось продержаться на плаву. После того как Шиллер поссорился с братьями Шлегель, в первую очередь с Августом, исправно поставлявшим материал для журнала, «Оры» лишились одной из важнейших опор. Фихте, Гердер, Гумбольдт, Гарве, Бюргер и даже Кант обещали что-нибудь написать для журнала, но либо не присылали ничего, либо ограничивались малозначительными статьями. Авторский вклад Гёте между тем был довольно существенным. После «Разговоров немецких беженцев» и «Римских элегий» он опубликовал в нескольких номерах «Ор», вышедших в свет в 1796 году, свой перевод жизнеописания Челлини. После этого и он, впрочем, уже ничего не писал для журнала. «Оры» просуществовали еще полтора года, однако от прежних амбиций издателей уже ничего не осталось. И тогда пробил час женщин. Сестре жены Шиллера Каролине фон Вольцоген, Луизе Брахман, Фридерике Брун, Амалии фон Имхоф, Софи Меро и Элизе фон Рекке – всем этим писательницам «Оры» дали возможность представить свои произведения на суд публики. Гёте не без иронии говорит о том, что журнал вступил в «женскую пору существования»[1197]. 26 января 1798 года Шиллер сообщает другу о неминуемой скорой кончине «Ор», под эгидой которых начиналась их дружба. «Нам, само собой разумеется, не нужны никакие объявления по случаю прекращения “Ор”»[1198]. В самом деле? Полушутя, полувсерьез этот знаток драматических эффектов добавляет: «Впрочем, мы могли бы поместить в этом [последнем] номере какую-нибудь безумную политико-религиозную статью, которая повлекла бы за собой запрещение “Ор”, и если у Вас есть таковая на примете, то место для нее еще найдется»[1199].

У Гёте, по-видимому, подходящего материала не нашлось, и Шиллер уже не возвращался к этому вопросу. «Оры» почили с миром.

Литературная ссора может, подобно грозе, иметь очищающее воздействие. Она способна положить начало новому этапу отношений, хотя нередко заядлые спорщики отказываются признавать правоту другого. Таким нужно дать возможность выплеснуть свой яд, потому что иначе они и вовсе никогда не оставят тебя в покое. «…каждый, кто хоть сколько-нибудь претендует на посмертную славу, должен вынудить своих современников высказывать все то, что у них накопилось против него in petto[1200]. Впечатление от этого он всегда сумеет изгладить самим своим существованием, своей жизнью и трудами»[1201]. В те дни, когда Гёте пишет об этом Шиллеру, у него уже готовы первые три песни эпической поэмы «Герман и Доротея» – произведения, которое имело наибольший, после «Страданий юного Вертера», успех у публики и поэтому вполне годилось для того, чтобы окончательно «изгладить впечатление» от злых нападок на современников.

Материал для этого эпоса Гёте тремя годами ранее обнаружил в одной из хроник изгнания протестантов из Зальцбурга в 1731 году. Эта была история юноши, который помог оказавшейся в беде девушке и избрал ее своей невестой, поборов и собственную робость, и сопротивление отца. Этот сюжет нетипичного избрания супруги Гёте переносит в настоящее время, где бушуют революционные войны, а по дорогам тянутся бесконечные вереницы беженцев. Он использует некоторые детали из хроники, например, заблуждение девушки, думавшей поначалу, что ее берут в дом на роль прислуги. Как и в «Разговорах немецких беженцев», в новом эпосе люди спасаются от наступающих французских войск, покидая левый берег Рейна. Они проходят мимо селений, не тронутых войной. К дороге стекаются любопытные и готовые помочь местные жители – среди них и Герман, порядочный и работящий, но очень скромный сын хозяина таверны «Золотой лев». Он замечает среди беженцев красивую молодую женщину, Доротею: ее положение незавидно, но она спешит помочь другим, проявляя при этом трогательную заботу. Герман влюбляется. Отец считает его слишком робким; он недоволен тем, что сын «лишен самолюбья» и не хочет «расти»[1202]. Услышав эти упреки, обиженный сын уходит прочь. Мать следует за ним и находит его на окраине сада, где он сидит под деревом с глазами, полными слез. Он высказывает желание идти добровольцем на войну, однако мать его отговаривает и убеждает смелее бороться за девушку, которую он выбрал себе в невесты. Мать с сыном возвращаются к компании соседей, которые не торопятся расходиться по домам. Именно мать открыто говорит о выборе Германа, чем снова вызывает гнев отца: тот не допустит, чтобы сын привел в дом девушку из числа бедных скитальцев. Мать, однако, умело берется за дело, и сопротивление отца ослабевает. Аптекаря и пастора отправляют разузнать, достойна ли девушка, избранная Германом в невесты. В лагере беженцев они слышат о ней только хорошее, в частности, узнают, что Доротея с оружием в руках защищала вверенных ей детей от мародеров. Герман мог бы уже сейчас сделать девушке предложение, но из-за своей робости он не решается развеять ее заблуждение, будто ее нанимают в прислуги. Когда Доротея видит, что с ней обращаются как с невестой, она воспринимает это как издевку. Наконец, к всеобщей радости, недоразумение разрешается, Герман и Доротея признаются друг другу в любви, а отец благословляет их союз. Первый жених Доротеи – борец за свободу – расстался с жизнью на гильотине в Париже, и теперь она находит утешение в объятьях Германа. Но она все еще дрожит, вспоминая этот водоворот истории: