Ичитьевск был построен в прошлом году как рабочий посёлок для строителей железнодорожной магистрали, которой предстояло соединить промышленную Центральную Склавию (1) с изобильной и жаркой Джирапозой. Своё название посёлок получил от реки Ичит, бравшей своё начало в Лисьих горах и впадавшей в Великий Океан (2). Посёлок стремительно разрастался из-за масштабной железнодорожной стройки, потребовавшей большого числа людей, едущих за длинной деньгой из перенаселенных городов Центральной Склавии. Руководство посёлка даже предполагало, что Ичитьевск в ближайшие годы разовьется до размеров полноценного города, и, по слухам, уже вело переговоры с губернатором и руководством Западно-Склавийской железной дороги о соответствующих льготах и праве на поглощение окружающих посёлок многочисленных деревень с проживающими в Приичитье аборигенами.

– Не знай! Не знай!

Несмотря на солидные амбиции поселкового Головы (3) и его сторонников, на данный момент Ичитьевск никак не тянул на полноценный город ни размерами, ни красотой архитектуры. Если откомандированные в посёлок руководящие чины губернии и железной дороги ещё могли похвастаться более-менее солидными двухэтажными домами из бревён и кирпича, а инженеры, техники и другие высокооплачиваемые специалисты имели хоть и простенькие, одноэтажные, но всё же отдельные избы, то основной массе населения посёлка приходилось довольствоваться деревянными общежитиями на десять - двадцать семей. Немного приличных домов, россыпь изб и угрюмые громады рабочих бараков – вот и всё, что встречал взгляд приезжего человека. Стоявшие в самом центре города ратуша и церковь Верховного Существа были настолько изящными и хрупкими, что казались лишними в этом царстве уличной грязи, угольной пыли и уродливых деревянных коробок. Единственным местом, выделявшимся на общем фоне города, были склады, устроенные на восточном берегу Ичита.

– Больно! Не бей! Не бей! Больно!

По плану проекта дороги, Ичитьевск должен был стать центром строительства тысячи верст железнодорожного полотна, а также местом постройки моста через Ичит. Всё это требовало огромного количества оборудования и материалов, которые сплавляли по реке из приморского Костовска. Под все эти грузы, идущие непрестанным потоком, и были выстроены огромные восточные склады, превосходящие своими размерами весь остальной Ичитьевск. Склады, по сути своей, давно уже стали отдельным миром с собственными нелегальными жителями и неофициальными законами. Государственная жандармерия, исполнявшая в Ичитьевске роль городской полиции, не часто посещала этот район, но уж если жандармам приходилось бывать на складах, то с местными они не церемонились.

– Смилуйтесь! Смилуйтесь!

– Они его там насмерть не забьют? – лениво поинтересовался Лазаров. Он вовсе не собирался учить жандармского капитана его работе и, тем более, читать тому нотации. Начинают разговор с тумаков? Значит, так надо. Везде своя специфика, и он, приехавший из Костовска чиновник Синода, понимает специфику Ичитьевска явно хуже, чем местные, поддерживающие здесь порядок с момента основания поселения. Но вежливо напомнить о деле всё же стоит. В конце концов, он приехал из губернского города не для того, чтобы участвовать в весёлом беспределе расшалившихся местных силовиков.

– Не должны, – так же лениво ответил Лазарову капитан Ян Димов, глава жандармского отделения в Ичитьевске, – не в первый раз.

– Неужели часто людей мордуете? – изумился Лазаров. По службе ему, Богдану Лазарову, старшему инспектору Синода Костовской губернии, регулярно приходилось работать с полицейскими и жандармскими служащими, и он знал, что к сапогу и дубинке люди из Государственного Министерства Внутренних Дел прибегают крайне редко, чтобы там не говорили расплодившиеся в последнее время крикливые вольнодумцы.

– Эрзинов часто, – кивнул Димов, – крепкие они, эти эрзины. И хитрые. Он говорить будет, только если уж совсем прижмет. Вот парни и прижимают, – усмехнулся офицер.

Эрзинами называли коренных обитателей Западной Склавии. Область от побережья Великого Океана до отрогов Лисьих Гор испокон веков была населена разнообразными племенами, которых пришедшие в эти земли склавийцы для простоты именовали «эрзинами», по названию первого из встреченных племён в далёкие времена освоения региона. Взявшиеся за изучение аборигенов антропологи и этнографы выделяли, как минимум, четыре крупных племенных союза, отличавшихся между собой ареалом обитания, и как следствие, рационом, культурой, верованиями и языками, но для простого человека все эти аканы, эрзины, сарыги и асгаты были на одно лицо. Тем более, что все племена аборигенов сходились в главном. Все они сильно не любили склавийцев и предпочитали не иметь с чужаками никаких контактов, делая исключение разве что для ярмарок, проводимых в склавийских городах и сёлах два-три раза в год. Ещё сто лет назад единственными, кого серьезно беспокоили эрзины, были комиссары Синода, которые из-за изоляционизма аборигенов никак не могли отучить их от почитания своих племенных божков. Но лет тридцать назад ситуация начала меняться.

Континент замерзал. Уже давно это ни для кого не являлось секретом. Среднегодовая температура падала где-то на градус за десять лет. На Восточной Склавии, омываемой тёплыми течениями Южного моря, климатические изменения пока ещё никак не отразились. В Средней Склавии это привело к стремительному обнищанию деревни и уходу жителей в города. Примерно те же процессы происходили и в Западной Склавии, но с одной поправкой – все местные племена были твёрдо убеждены, что в гибели урожаев и суровых зимах виноваты пришлые склавийцы, запрещающие эрзинам поклоняться своим богам как должно. При этом, чтобы не умереть с голоду, аборигенам приходилось идти к ненавистным им склавийцам в поисках работы и крова. Местные промышленники были заинтересованы в дешевой рабочей силе, которую представляли собой проживающие в деревнях эрзины. Особенно в работниках нуждалось правление Западно-Склавийской железной дороги. Таким образом, города и посёлки Западной Склавии быстро обросли закрытыми для посторонних районами, где проживали коренные жители здешних земель. Нищие, невежественные, озлобленные эрзины почти сразу превратились в страшную головную боль для склавийской полиции и жандармов. Неудивительно, что человека за стенкой так тщательно обрабатывали.

– Давайте лучше, перекусим с вами, господин инспектор, пока мои дуболомы трудятся, – вдруг предложил Димов. – Посмотрим, чего тут сторож себе на смену припас.

Экзекуцию над изловленным эрзином жандармы проводили тут же, на складе. Перед этим за дверь были выставлены все остальные проживавшие на этом складе эрзины, а также сторож, который, судя по всему, покрывал эту нелегальную ночлежку. В его-то каморке и сидели сейчас офицеры, ожидая, пока нижние чины вернутся к ним с результатом.

– О! Молочко, – Димов уже вовсю шарил в сундуке сторожа, который составлял ровно половину мебели в комнатке. Вторым предметом мебели был ссохшийся деревянный табурет, на котором сидел сейчас Богдан. – Молочко – это всегда хорошо, особенно, если свежее. А тут вот ещё и творожку крынка, и хлеба краюха, – Димов замолчал, перехватив необрительный взгляд Богдана.

– Вы, господин инспектор, не обессудьте, весь день на ногах, маковой росинки, как говорится, во рту не держамши, – Димов усмехнулся. – А сторожу мы деньгу платим. Наш он, как вы понимаете, на зарплате у отделения. Так что не грабеж это, не подумайте дурного.

Богдан не стал комментировать данное заявление капитана, но от снеди демонстративно отказался. Димова, впрочем, это не смутило, он спокойно уминал краюху хлеба пополам с творогом, запивая всё это огромными глотками молока из крынки. Богдана он при этом абсолютно не стыдился, смотрел прямо, иногда даже со злорадной усмешкой, дескать, не боюсь я тебя, твоё высокоблагородие, даже не пыжься тут.

Капитан закончил уминать второй кусок хлеба, когда в каморку осторожно вошёл один из проводивших экзекуцию фельдфебелей, держа в руках одетую в ножны жандармскую шашку. Посмотрев поочередно и на капитана, и на Богдана, он прислонил оружие к стене и браво доложил: