Но Федор Федорович оставался в какой-то странной задумчивости. Смотрел на скрипача и не произносил ни слова. В мыслях же было: ради каких несбыточных надежд этот человек покинул свою страну? Какие корыстолюбивые или иные мечты заманили его сюда, в этот чужой ему, северный город? И что же перетерпел он Здесь? Почему оказался в таком бедственном положении?

Наконец, очнувшись от своих мыслей, Федор Федорович прервал молчание. Он поднялся с кресла и предложил итальянцу ехать к нему в Пухово на должность капельмейстера.

— А также, — прибавил он, — будете заниматься со мной. Каждый день по два часа перед обедом…

Столковались о деньгах.

На следующий же день Урасов распорядился выслать за музыкантом лошадей. Итальянец приехал в Пухово озябший, посиневший от холода. Свою скрипку он завернул в ту медвежью шубу, которая была послана ему самому.

Итальянцу отвели просторную комнату в одном из флигелей, в том именно, где, по замыслу Урасова, должны были жить дворовые люди, которых он предполагал готовить в музыканты.

Так появился в Пухове скрипач Антонио Терручи.

Федор Федорович называл его то синьором Антонио, то маэстро Терручи и дозволил обедать с собой за одним столом. А дворня переделала трудное итальянское имя на русский манер. Скрипача стали звать Антоном Тарасовичем.

Антон Тарасович оказался не только превосходным музыкантом, но также добросовестным учителем. Отобрав из дворовых Урасова музыкально одаренных людей, он принялся с ними усердно работать.

Сперва плохое знание русского языка мешало занятиям музыкой. Синьор Терручи не понимал учеников, а те не понимали учителя. Однако мало-помалу Антон Тарасович выучился говорить по-русски, а его ученики начали кое-как понимать итальянские слова. Но главным языком для них стала музыка. Антон Тарасович сумел передать ученикам и свою страстную любовь к музыке, и умение настойчиво и много работать. Лености и равнодушия он не терпел. Нерадивых учеников выгонял из оркестра.

Особо выделился своими музыкальными способностями сын пуховского мужика — Петруша Белов. Было ему лет пятнадцать, играл он на виолончели и стал любимым учеником синьора Антонио.

Не прошло и двух лет, а Федор Федорович, наряду с искусно приготовленными обедами повара-француза, мог попотчевать своих гостей и хорошо слаженным оркестром под управлением итальянского капельмейстера Антонио Терручи.

Его собственные занятия скрипичной игрой тоже шли успешно. Случалось, он занимал место в оркестре, исполняя партию первой скрипки. Как и во многом, он и тут следовал примеру графа Николая Петровича Шереметева. Граф — отличный виолончелист — иногда позволял себе такую вольность, он играл на виолончели в своем крепостном оркестре.

Но тут, в Пухове, нежданно-негаданно произошла еще одна перемена. Насмотревшись в соседнем Кускове, в театре у того же Шереметева, великолепно поставлеиных онер, комедий и балетов, Федор Федорович надумал и у себя устроить театр. Тем более, что оркестр уже имелся.

И вот недалеко от барского дома, в парке, построили длинное высокое строение. Внутри строения был довольно большой зрительный зал, а также хорошо оборудованная сцена.

Теперь у Антона Тарасовича появились и новые ученики. Он тщательно отбирал среди крепостных Урасова людей с хорошими голосами и хорошим слухом, будущих певцов и певиц. Ходил гордый, радостный, когда у худенькой, неказистой девушки Катерины Незнамовой оказалось сильное контральто красивого тембра. Радовался, когда нашел: Ивана Тихомирова, здоровенного парня с добрыми глазами. Бас у Ивана был такой, что возьмет нижнее фа, будто из трубы подает голос — густой, громкий.

А там вскоре отыскалась и Надежда Воробьева, красивая, вздорная девушка. Хоть с ленцой была, хоть капризница, но за голос — легкое и звонкое сопрано — прощал ей Антон Тарасович и лень и капризы.

Так постепенно Пуховский театр обрастал людьми — певцами и певицами, дансерами и дансерками.

А как-то привез Федор Федорович из Москвы старую француженку. Звали ее мадам Дюпон. Ей надлежало обучать актеров и танцам, и хорошим манерам, и французскому языку. В те времена, будь то комедия, опера или балет, всюду действующими лицами были знатные люди: короли да королевы, принцы и принцессы, разные графы с графинями. В иных пьесах действовали боги с богинями и прекрасные нимфы. Арии в операх всегда пелись либо на французском языке, либо на итальянском. Как же тут обойтись без хороших манер, без звания французского и итальянского? И крестьянским девушкам и юношам, по прихоти барина взятым для его театральных утех, приходилось учиться и хорошим манерам, чтобы играть благородные роли, и французскому и итальянскому языкам, на которых пелись арии в операх.

Затем новая идея осенила Урасова: он решил завести у себя в Пухове нечто вроде театральной школы. Подобная школа уже имелась в Кускове у графа Шереметева.

Кусковская школа, как и все, что имело отношение к театру, была поставлена у Шереметева на широкую ногу. Театральные воспитанники жили у него в специально построенных флигелях — мальчики отдельно от девочек. Встречаться и разговаривать друг с другом им не разрешалось.

Обучали их там разному: и грамоте, и письму, и арифметике, и словесным наукам. Крепостной человек графа Степан Аникиевич Дегтярев, талантливый музыкант и композитор, учил театральных воспитанников пению. Из Москвы приезжали видные актеры. Они обучали наиболее талантливых крепостных ребят театральному делу. Учителем танцев стал один из лучших танцоров балета — Кузьма Сердоликов.

Порядки в Кусковской театральной школе были суровыми. В особой строгости держали там девочек. Они жили взаперти, как бы за семью запорами и за семью затворами. Никуда их не пускали, ни с кем они не смели видеться, даже с родственниками. На Занятия и в церковь их сопровождали приставленные для того женщины. Женщин этих — надзирательниц — Шереметев назначал самолично, выбирая из самых преданных ему крепостных. Надзирательницам было приказано неусыпно следить за воспитанницами театральной школы, а также ставить их на колени, сажать на хлеб я воду, если будут непонятливы и ленивы. Мальчиков же за провинности разрешалось сечь розгами.

Чтобы у девочек были тонкие талии, их заставляли постоянно ходить в жестких корсетах. И бедняжки тяжко страдали, затянутые с утра до ночи в эти панцири.

Шеремстевская театральная школа стала для Федора Федоровича предметом подражания. И в Пухове, в глубине парка, вдали от остальных строений появился небольшой флигелек со светелкой наверху. Флигелек этот предназначался для театральных воспитанниц. Мальчиков же решили поселить во флигеле, где отведена была комната Антону Тарасовичу. И пошла наука.

Пению стал обучать Антон Тарасович. Старая француженка — танцам и хорошим манерам. Герасиму Панфилычу, дьячку пуховской церкви, за небольшую мзду приказано было учить всех грамоте, счету и письму. С особой придирчивостью искал Урасов надзирательницу. Выбор его пал на крепостную по имени Матрена Сидоровна. Была она злой и сварливой. Всю жизнь прожила одиноко и барину была предана без меры. Получив назначение, она повалилась Урасову в ноги, поклялась служить ему как пес цепной и быть неусыпной сторожеей вверенных ее попечению девок. Так и появилось в Пухове нечто вроде театральной школы, хотя все делалось далеко не в шереметевском размахе.

Однако то, что богачу Шереметеву было по плечу, для Федора Федоровича оказалось непосильным бременем.

Главапятая. Непонятное слово «Шарман»

Дуня, ног не чуя под собой, бежала на другой конец деревни к своей крестной Агафье Фоминишне. Может, выручит крестная, даст какую-нибудь одежку получше, поновее. Ведь стыд и срам в эдаком сарафане, как у нее, идти на барскую усадьбу хороводы водить!

Нынче в полдень к ним в избу влетела Глашка Никонова. Хлопнула дверью, остановилась посередке горницы, а слова выговорить не может. Бежала — задохнулась. Стоит, таращит глаза, только на конопатом остром носике веснушки ходуном ходят.