В конце недели Виктор Петрович отважился вновь нанести визит Васькиной матери.
— Здесь пятьсот рублей, — быстро прокричал Телегин в ответ на вопросительный вздох из-за запертой двери. — Я под дверь просуну. Это для Васьки, поймите. Надо купить ему новые штаны и носки тёплые, а то ведь мёрзнет.
Дверь приоткрылась, правый глаз заспанной Валентины уставился на Телегина:
— Ты что пристал, а? Уходи, тебе говорят. Уходи, гад! Не нужны твои деньги поганые, забирай!
— Вам за свет надо платить, а то отключат! — крикнул Телегин, сбегая с крыльца. — И мазь ему купи, спину мазать! Я там написал на бумажке!
Валентина только плюнула ему вслед, но деньги взяла. А назавтра, когда Телегин пришёл выставить на подоконник обычные четыре баночки, Вася выкатил на крыльцо хмурый:
— Товарищ подполковник, напрасно Вы. Я же Вас просил, не давайте ей денег.
— Что? — спросил Телегин. — Совсем плохо?
— Даже не приходила, — Васька шмыгнул носом. — Теперь и не знаю, где она повалилась. Хорошо, если у Людки…
— Сейчас найду и привезу, — быстро кивнул Телегин. — Но послушай, а как быть? Ведь отключат свет, понимаешь? Как зимовать будете, газ палить что ли?
Васька почесал за ухом:
— Не знаю, товарищ подполковник. Только лучше нам без света, чем когда она так напивается. А что если повалится где ни попадя и замёрзнет? А может, уже замёрзла, а?
Телегин сел в «Рафик» и поехал на поиски Валентины. По счастью, она ночевала у Людки — он увидел её в конце улицы, узнал по знакомой прыгающей, негнущейся походке. Облегчённо вздохнул, развернулся да поехал в Козельск по собственным делам.
Печник обманул Телегина, напился и спал рядом с разрушенной печкой, так что надо было спешить на рынок, там продавали китайские керогазы.
Через этот керогаз Телегин познакомился со всеми алкоголиками деревни. Весть о том, что сумасшедший бобыль, поселившийся в разваленном доме напротив Валентины, купил себе керосинку и каждый раз, отправляясь в будний день на линию, прячет её где-то на участке, положительно не давала покоя дешовкинским мужчинам. Видимо, телегинский керогаз пробудил в их сердцах угасшую потребность заботиться о своих семьях. Каждый день, пока Телегин колесил на «Рафике» меж Дешовками и Козельском, к нему на двор кто-нибудь забирался, переворачивал всё вверх дном и, не найдя керосинки, в гневе ломал что-нибудь назло хитрому бобылю, ловко припрятавшему добро. Почему-то местные воры никак не могли сообразить, что всё ценное: рюкзаки с остатками консервов, керогаз, палатку, фонарь и запас продуктов — Телегин возит с собой в микроавтобусе. Наконец, измучившись наводить по вечерам порядок после очередного налёта деревенских хищников, Телегин махнул рукой на керосинку и оставил её посреди двора, снабдив запиской: «Берите и пользуйтесь, добрые люди, мне не жалко. А если кто ещё раз сюда полезет, найду и зажарю живьём. С уважением, людоед дядя Витя».
Вечером керогаза не было. Налёты на поместье Телегина прекратились, и местные как-то сразу стали почитать бобыля за своего, видимо, потому, что наконец-то деревня узнала его имя. Наутро пожилые пассажирки уже бойко приветствовали водителя: «Здорово, дядь Вить! А кошёлку мою куда пихнуть, дядь Вить?!» О бобыле говорили, что он страшный, но добрый. А один из деревенских пьяниц, бывший прапорщик Фёдор Дешовкин, известный как Федюха, даже осмелел настолько, что среди бела дня подошёл к сидящему в «Рафике» Телегину, панибратски назвал его Витярой и предложил купить его, Федюхин, нательный крест, старый, ещё дедов.
Телегин молча поглядел на крупный оловянный крест, болтавшийся на засаленной голубой ленте, которую Федюха намотал на грязный кулак. Молча сунул Федюхе пятьдесят рублей, взял крест и, едва удержавшись от внезапного желания двинуть Федюхе по шее, жестко захлопнул дверцу.
— Всё, отправляемся, — сказал он старухам. — Куда едем, в Козельск?
— Какой ишшо Козельск, Витюша? — обиделась Тимофевна. — Хрена ли нам сдался твой Козельск, мила-ай? Нынче заупокойная суббота, все на кладбишше едють.
— Понял, — кивнул Телегин. — Раз на кладбище, тогда — уж так и быть — рейс бесплатный.
«На бензин и так хватит, — подумал он. — А крест я хорошо купил. Свой-то я потерял, когда в школе заложников освобождал».
«Дорогой брат Виктор!
Получил твоё письмо о русской деревенской жизни. Конечно, то, о чём ты пишешь, ужасно, сплошной беспросвет. Старец сказал, что если грех совершает какой-то отдельный человек, то ответственность падает на него одного, однако если грех становится нормой жизни общества, то ответственность падает на весь народ и Бог наказывает этот народ, для того чтобы его воспитать. Поэтому не стоит преувеличивать значение врагов и ненавистников народа и переваливать вину на кого-то ещё. Ведь если Бог попустит врагу одолеть целый народ, то это чаще всего значит, что народ своими грехами дал врагу право себя победить. Конечно, воевать с врагом можно и нужно, однако до тех пор, пока мы не лишим его права себя побеждать, мы будем терпеть поражение за поражением. В последние времена к покаянию относятся как к некоему внешнему, почти формальному действию. Люди не понимают того, что покаяние — это труд всей жизни. Старец называет его «бесконечным рукодельем». То есть покаяться — это значит не просто перечислить свои грехи на исповеди и даже не просто перестать их совершать, но предпринять труд всей жизни, делая прямо противоположное совершённому тобой греху. Это и есть настоящее покаяние, и только оно имеет цену. Поэтому ты тоже настраивайся на долгий кропотливый труд. Ещё Старец сказал, что если ты хочешь помочь России, то лучший способ — это сделать лучше самого себя. Если ты исправишь себя, то одновременно исправится частичка России. А если исправлять Россию, не исправляя самого себя, то и Россия останется неисправленной. Поэтому трудись. Пиши о своей жизни, нам очень интересно знать о тебе все подробности. Обнимаем тебя с братской любовью…
Н.»
Глава 24. И снова Матёрый
Всюду пронеслись слухи: «Запорожцы!., показались запорожцы!..» Всё, что могло спасаться, спасалось.
Н.В.Гоголь. Тарас Бульба
Чернобровый, насмешливый, похаживал меж гаражей ловкий, как барс, быстрый, как куница, кадет Ярослав Телепайло. Посмеивался он, положив руки на чёрные рогатины мощных баллист, засунутых за широкий пояс. Поскрипывали высокие армейские ботинки с подошвами толще, чем самый добрый шмат сала, нарезаемый донецким олигархом собственному сыну. Глаза Телепайлы блистали, верхняя губа, уже почти украшенная усами, задорно кривилась в усмешке. Не терпелось лихому Телепайле растянуть в могучем порыве тугую резину боевой рогатки, пустить свистящую плюху в задницу поганому историку Сахарскому.
— Вот-вот появится машина, теперь совсем скоро, — бормотал, таясь в засаде, осторожный кадет Лобанов. Он и ещё два стрелка засели в кустах шиповника рядом с зеркальным порталом «Лямбда-банка». Именно этот адрес назвал атаман Вася. Именно сюда, к банковскому подъезду, подъехал накануне заветный жёлтый таксомотор, непрестанно исполнявший песенку Винни Пуха. Велосипедные казаки атамана Васи проводили его по бульварам до самой набережной и оттуда в Замоскворечье. Златокудрый Вася лично отвлекал таксиста, пока бойцы отцепляли Петрушин телефончик от бампера. А потом Вася позвонил в сторожку Троицкого подворья. На тот самый номер, с которого непрестанно названивали на мобильник, заставляя его верещать песенки.
— Слава Богу! — послышался в трубке неузнаваемый, уже больной голос Петруши Тихогромова. — Вы нашли машину? А номер дома записали?
— У нас есть точный адрес, — успокоил приятеля атаман. — Сиди в сторожке, никуда не уходи. Сейчас привезём молока, мёда и перцовой настойки. Будем тебя лечить.
— А меня уж лечат, — уныло прогундосил Петя, шевеля ногами в тазике с кипятком. Несколько добрых прихожанок кружились вокруг него с шарфиками, градусниками и народными средствами.
