То, что Ривьер ставит в упрек немцам, а именно что их характер выражается не формулой «или—или», а «как то, так и другое», является следствием их срединного положения в окружении могущественных соседей, это для них единственно возможный вариант. Середина может иметь связующее значение, она определяет посредническую роль, и в этом заключаются большие преимущества. Выбор в пользу «как то, так и другое» неизбежен для того, чтобы избежать войны на два фронта; Бисмарк сравнивал свою дипломатическую задачу с номером жонглера, который жонглирует одновременно несколькими мячами. Для полководца это облегчает ведение операций на «внутренней линии». Даже если бы случилась катастрофа, которой Клаузевиц советовал не допускать ни при каких условиях, это не привело бы к вторжению одного победителя, а в страну вступила бы коалиция, а это очень большая разница по сравнению с таким окраинным положением, какое, например, занимал Карфаген.

Среди почты письмо Ганса Мёллера, секретаря ордена Pour la Mérite.(Орден «За заслуги» (фр.) учрежден в 1740 г. Фридрихом II как воинская награда. Впоследствии стал присуждаться за заслуги в области искусства и науки) В него была вложена записка от генерала фон Вицлебена,(Вицлебен Эрвин фон (1881–1944). Был зверски убит нацистами 8 августа 1944 г. по делу о заговоре против Гитлера во дворе берлинской тюрьмы Плетцензее — привязан резиновыми шлангами к кресту и медленно задушен.) председателя этого ордена, и, очевидно, брата того Вицлебена, который был повешен после 20 июля 1944 года. Имение у него экспроприировали, и живет он, кажется, в чердачной каморке своего замка, где ему еще позволяют остаться. Его сын, подполковник фон Вицлебен, выступил в тот день 20 июля с обращением к своей части, которое стоило ему головы. Дочь тогда же, в июле, посадили в концентрационный лагерь Равенсбрюк, там она заболела, ее отправили в газовую камеру и сожгли.

«Так доживает свой век старик Вицлебен. Молча разделите с ним его горе».

Катание на коньках на берегу Лоны, по затопленным лугам. Удивительное зрелище представляли собой выросшие кучками большие грибы, видневшиеся подо льдом. Скользя над ними, казалось, что ты проносишься над другим временем года, которое словно зачарованное сохранилось под хрустальным покровом.

Читаю дневник английского путешествия, который Марвиц написал в 1815 году. Трезвый, практичный разум бранденбургского помещика изображает описываемые вещи менее элегантно, но столь же метко, как Ривароль. Имения помещиков он сравнивает с деревьями, у которых на топливо подрезают ветки; если же срубить дерево под корень, то не будет ни ренты, ни средств на общественное вспомоществование. Это справедливо для многих случаев экспроприации.

В газете опубликовано завещание Гитлера, оно производит впечатление подлинного. В своем завещании он рекомендует продолжать расовую борьбу, то есть как раз то, что главным образом и привело его к гибели. Судя по всему, он не улавливал грань между национальным государством и империей, а в области внутренней политики между государством и партией.

Сегодня, в день смерти моего отца, я был в лесу, меня сопровождал старый Гауштейн; мы с ним помечали деревья.

Беседы с ним всегда поучительны; его воззрения, основанные на большом жизненном опыте, отражают взгляды простого человека, зарабатывающего на жизнь наполовину крестьянским, наполовину ремесленным трудом. Между прочим мы поговорили о старости, эта тема часто занимала меня у деревенских людей. Тут можно бы провести некоторые наблюдения относительно продолжительности жизни, так как, с одной стороны, многие мужчины умирают в среднем возрасте, но с другой — некоторые доживают до глубокой старости. Так, например, у нас тут есть постоянно собирающаяся за скатом(Распространенная в Германии карточная игра) компания, все участники которой еще помнят вступление пруссаков в Лангензальцу, а с тех пор как-никак прошло уже восемьдесят лет.

Гауштейну еще только исполнился семьдесят один год, но он надеется, прожить еще десятка два, он поделился со мной несколькими золотыми правилами, которым он следует. В основном они сводятся к тому, чтобы ежедневно приносить доброхотную жертву нимфе Клоацине, раз в неделю Афродите и раз в месяц — Дионису, в чем он, сам того не ведая, солидарен со знаменитым доктором Безансоном из Парижа:

(Каждое утро — на горшок, /Каждую неделю — на милашку, /Каждый месяц — на пьянку (нем.))

На что я ему: «Ну, Гауштейн, уж одну-то из лошадок вы не будете помногу гонять!»

А он в ответ: «Да ведь и водки-то нынче не стало».

Вот это я понимаю — богатырь старинной закваски; в добрые старые времена они просиживали в пивной с субботнего вечера до самого понедельника, и как ни в чем не бывало. Он опять рассказывал, как при вступлении американцев отстоял свой окорок, героическая песнь да и только!

Чтение: Стендаль, «Анри Брюлар» — одна из книг, которые оказали на меня вредоносное влияние. Легко впасть в суховатую искусственность, усвоив себе манеру испанской школы в изображении характеров, чем он так гордится. Всеобщий характер этой опасности хорошо виден на примере Ницше и таких заядлых стендалистов, как Леото.[133] Следы этого влияния заметны и у Монтерлана.[134]

Впрочем, в двадцать шестой главе он наряду с обычными эксцентричностями высказывает одну превосходную идею. Он рассказывает о том, как в детстве он не раз задавался вопросом, а вдруг он сын могущественного государя и вся революция — это спектакль, разыгранный перед ним ради его поучения. И тут он затрагивает самую суть педагогического устройства мира.

Вернулся домой после второй поездки к Фридриху Георгу. Юберлинген произвел на меня странное впечатление. В этом городе нашли себе прибежище около ста интеллектуальных и по большей части праздных личностей, что в сочетании с древней каменной основой пористых молассов порождает всепроникающие излучения.

Вероятно, этому способствует и то, что во французской зоне сильно голодают. В числе промелькнувших картин в памяти остался наподобие моментального снимка вид бледных, чахлых людей, скопившихся у перекрестка, в середине которого, направляя движение транспорта, стоял чудовищно толстый французский полицейский. В его мундир влезло бы трое таких, как они. Случались там, к сожалению, и расстрелы без суда и следствия, в которых особенно часто участвовали эльзасцы. Из домов, к счастью, разрушен был только один.

Среди знакомых, которых я там навестил, был и Леопольд Циглер. Мы поговорили о Гуго Фишере, которого он хорошо охарактеризовал, затем о Бадере[135] и его значении для нашего времени. К сожалению, обширное наследие Бадера, как и многое другое, сгорело дотла в одном из бушевавших городских пожаров. Как утверждают, то же произошло и с литературным наследием Гамана, но оно, к счастью, было в полном объеме — вплоть до последней бумажонки — фотокопировано по инициативе Надлера. Таким образом, здесь мы видим пример того, за что Буркхардт в свое время приветствовал появление фотографии, видя в ней сохраняющую силу.