Олень выбился из сил. Голова упала под тяжестью рогов, шерсть взъерошилась и потеряла лоск. Ноги до костей были разорваны настом, и теплая кровь окропляла его след. Бежал он медленно. Скорее бы к скалам! Он вспомнил выступ над провалом и решил, что только там можно спастись. Но волки не стали ждать ни минуты. Пока держал их наст, Одноглазая решила кончать с оленем. На бегу она подала знак остальным – нападать. Вперед выкатилась Шустрая. Она обошла рогача полукругом и бросилась на него сбоку, вцепилась зубами в загривок, повисла на нем. Ей на помощь подоспели остальные. Взревел олень от страшной боли, и далеко по бору разнеслось громкое эхо…

Старый ворон каркал на всю тайгу. Из чащи стали выползать четвероногие «нахлебники». Ожил хищный мир Бэюн-Куту.

Но до развязки было еще далеко. Рогач не сдался. Не так просто оказалось завладеть им в глубоком снегу, где волки тонули с головой. Вот олень сделал невероятное усилие, взмах рогами, прыжок, и переярок распластался у него под ногами. Еще бросок в сторону, падение, но какая-то неведомая сила и тут выручила старого доброго оленя, он вскочил, стряхнул с себя страшную тяжесть и снова один понесся вперед. Кровь заливала снег. Его глаза уже с трудом различали стволы деревьев, колоды, пни. Он стал спотыкаться, ноги отказывались служить. И все же он пробивался вперед к скале с уступом, все больше слабея.

Волки отстали. Солнце окончательно растопило наст, и дальнейшая погоня не обещала хищникам успеха. Знала Одноглазая, что олень тяжело ранен, обессилел, не сможет далеко уйти, где-то близко заляжет. Нужно было переждать до утра, за ночь снова настынет снежная корка, и на рассвете они возьмут оленя. Волки стали выбирать место для дневки. Но тут подлетел старый ворон, стал что-то скрипеть, махал крыльями и, перелетая от сосны к сосне, звал хищников за собою по следу оленя. Там, куда убегали неровной стежкой следы рогача, маячили кудрявые сосны, а за ними, на фоне голубого неба, торчали мрачные силуэты гранитных откосов. Среди них Одноглазая узнала скалу с выступом и звериным кладбищем под нею, и тут ей стало понятно, что именно туда отступает рогач. Теперь уже не уйти ему от расправы!

Старый ворон нагнал оленя, кружился над ним, кричал. Следом летели стаями вороны, и их зловещее карканье разносилось далеко по бору. Знал рогач: не к добру кричат черные птицы. Он истекал кровью и уже не способен был сопротивляться. Теперь бы только выбраться на верх скалы, на выступ, что нависает над провалом.

Ноги оленя окончательно онемели и почти не сгибались. И все же он продолжал брести по глубокому снегу к скале…

Волки не торопились. За свою долгую жизнь Одноглазая не помнит случая, чтобы загнанное на выступ животное осталось живым. Об этом свидетельствуют многочисленные скелеты крупных зверей, скопившиеся под мрачной скалою. Теперь у волков одна забота – преследовать рогача не торопясь, пока он не добредет до выступа.

Волки разделились. Одноглазая решила сама преследовать жертву до выступа, а Меченый с Шустрой и остальными бросились к подножию скалы, к месту предстоящего пира.

Олень шагал, уже не оглядываясь, вслепую взбирался по крутому косогору на верх отрога, все чаще падая от изнеможения. За ним, теперь почти по пятам, бежала Одноглазая. Ее подбадривала близость развязки, и она не щадила себя в этом последнем беге. Вот они оба почти вместе оказались на скале рядом с выступом.

Природа будто нарочно сделала тут выступ, вернее, площадку над скалою, чтобы на ней могли спасаться от хищников копытные звери. Площадка была крошечная, неровная, с покатом в одну сторону и нависала над глубокой пропастью. Попасть на нее можно было только через узкую щель в гранитной стене, обрамляющей верх скалы. Именно на эту площадку и спешил олень. Того же хотели и волки, зная, что с площадки никто живым не уходил.

Рогач огромным прыжком выбросил себя на выступ и в одно мгновение, повернувшись к проходу, запер его своими рогами. Тут-то и произошло неожиданное…

Одноглазая не удержалась на крутом спуске к выступу и сползла оленю на рога. Ужас исказил ее озлобленную морду. Она пыталась отскочить, но было поздно: острые концы рогов пронзили ее бока. Рогач собрал последние силы и сбросил старую волчицу в пропасть…

Стая видела, как что-то серое, распластавшись в воздухе, ударилось об острую грань карниза, взвизгнуло, перевернулось и, вместе с камнями, упало под скалу.

Волки узнали мать.

Но для них она теперь была всего лишь добычей.

Меченый и Шустрая подскочили к ней. Одноглазая еще была жива, и, корчась от смертельной боли, мутным глазом напрасно выпрашивала пощады.

Волки остались верны своему закону…

Вечерело. Солнце вырвалось из-за туч и, прячась за грядами Коларского хребта, осветило подножье скалы. На окровавленном снегу лежали останки Одноглазой: клочья шерсти да обглоданные кости. Нетронутой осталась только ее голова. Она даже после смерти сохранила черты жестокой властительницы Бэюн-Куту и наводила страх на хищную мелочь.

Так закончила свое существование Одноглазая – вожак стаи неустрашимых белогрудых волков.

Меченый и Шустрая лежали недалеко от останков волчицы, зализывая примятые подошвы лап. Теперь надо было выспаться. О завтрашнем дне сытый волк не думает.

Потухли последние отсветы заката. Похолодало, к ночи снова начал настывать наст. В густых вечерних сумерках пряталось все окружающее. Рогач давно покинул выступ на скале. Он с трудом добрался до разлапистой сосны, что росла на крутом склоне отрога, и там решил передохнуть. Ровно раздувались его бока, уши спокойно сторожили местность. Жизнь старика была вне опасности, и добрые жители бора радовались за него.

Пусто под скалою. Стая распалась. Волки разбрелись по своим местам.

Теперь на Бэюн-Куту остались только Меченый и Шустрая.

Жизнь в Бэюн-Куту шла своим чередом. Только у волчьих нор в тот год было пусто. Все поросло бурьяном, исчезли тропы. Над старой упавшей сосною, рядом с входом в нору, рябчики свили гнездо, вывели птенцов и объявили этот уголок бора своим. Однако норы не занимал никто. Все жители бора знали, что с гибелью Одноглазой не кончился род белогрудых волков, что его продлит Меченый. Он по праву должен стать вожаком. Меченого не покидала Шустрая. Они все лето охотились, гоняли зайцев, скрадывали уток, гусей и держали жителей Бэюн-Куту в напряжении.

К осени, как всегда, стало труднее добывать пищу. Молодежь подросла, окрепла. О взрослых, скажем, о лосе или олене, нечего было и думать – не взять их вдвоем. И вот с наступлением первых заморозков пришел к волкам голод. Настала пора собрать стаю.

Меченый обошел границы Бэюн-Куту и на «пограничных столбах» – старых пнях, колодах, приметных камнях, сделал свои пометки…

Со всех концов в одиночку собирались белогрудые волки у Большого холма, чтобы начать свои набеги.

Осенний ветер с шумом ходил по вершинам старых сосен, унося в вечерний сумрак пушинки холодного снега. До земли гнулись оголенные березы. Все живое погрузилось в сон, и только на мари кто-то жалостно стонал, как бы сожалея о прошедшем лете.

На большом холме стоял Меченый, всматриваясь в мутное пространство. Что тревожило хищника, что заставляло прислушиваться к вою ветра? Теперь – в полном расцвете сил, длинный, подбористый, на крепких ногах, с лобастой головой, вооруженный острыми клыками, Меченый казался могучим по сравнению с волками своей стаи.

Он был признан вожаком белогрудых без спора.

Вдруг над холмом в этот поздний час появился старый ворон. Заметив стаю, задержался, беспрерывно крича:

– Карра… Карра…

Меченый встревожился. Недобрые вести принес ему ворон – близко враги.

У границ Бэюн-Куту появились бродячие длинноголовые волки, не имеющие своей страны. Зимой они опустошали огромные пространства тайги. Никто не мог спастись от их быстрого бега, напористости, с какой они умели гнать жертву.