Мадемуазель Сержан вздрагивает и оборачивается, но я успеваю стремглав броситься на скамью и слышу, как раздосадованная директриса сурово и презрительно объявляет этой дурёхе:

– Мари Белом, вы напишете мне глагол «смеяться» среднекруглым почерком. Совершенно недопустимо, чтобы пятнадцатилетние девушки начинали безобразничать, едва отвернётся учитель.

Бедняжка Мари вот-вот заплачет. Ничего, в другой раз будет умнее! Я тут же требую у Анаис два шара, и она весьма неохотно мне их отдаёт.

Интересно, чем занимается наша парочка, отправившаяся изучать трещину? Мадемуазель Сержан по-прежнему глядит в окно; уже полтретьего, дальше так продолжаться не может. По крайней мере, нужно дать понять директрисе, что неприлично долгое отсутствие её любимицы не прошло незамеченным. Я покашливаю, но безрезультатно; я снова покашливаю и, точь-в-точь примерная ученица вроде сестёр Жобер, благопристойно спрашиваю:

– Мадемуазель, мадемуазель Лантене хотела проверить наши карты. Разве у нас не будет сегодня географии?

Рыжая бестия резко оборачивается и бросает взгляд на стенные часы. И тут же хмурится раздражённо и нетерпеливо:

– Мадемуазель Эме сейчас придёт, вы же слышали, что я велела ей пойти в новое здание. Пока повторите урок, вам это будет только на пользу.

Прекрасно, мы вполне обойдёмся без географии. Ура! Мы предоставлены самим себе! По классу пробегает шумок оживления. Мы с воодушевлением ломаем комедию – якобы зубрим урок. Из двух девочек, сидящих за одной партой, одна должна пересказывать параграф или отвечать на вопросы, а другая – проверять её по учебнику. Но из двенадцати учениц лишь двойняшки Жобер проделывают это всерьёз. Остальные обмениваются самыми фантастическими вопросами, сохраняя при этом надлежащие выражение лица и делая вид, что заняты географией. Дылда Анаис раскрывает атлас и спрашивает меня:

– Что такое «шлюз»?

Отвечаю тем же тоном:

– Чёрт! Отвяжись от меня со своими каналами Лучше полюбуйся на лицо мадемуазель, это куда интереснее.

– Как вы думаете, чем сейчас занимается мадемуазель Эме Лантене?

– Развлекается с кантональным уполномоченным, великим знатоком трещин.

– Что называется «трещиной»?

– Трещиной называется щель, которой положено быть на стене, но она нередко встречается и в других местах – даже в наиболее укромных.

– Кого называют «невестой»?

– Маленькую лицемерную потаскушку, которая дурачит влюблённого в неё учителя.

– Что бы вы сделали на месте вышеупомянутого учителя?

– Дала бы пинка кантональному уполномоченному и влепила бы пару пощёчин малышке, которая привела его осматривать трещину.

– А что было бы потом?

– А потом у нас появился бы новый младший учитель и новая помощница директрисы.

Дылда Анаис то и дело закрывается атласом и хохочет. Но с меня довольно. Я хочу выйти и постараться увидеть, как Они идут обратно в класс. Воспользуемся самым тривиальным приёмом.

– Мммзель? Та молчит.

– Мммзель, пжалста, мжно выйти?

– Можно, только не задерживайтесь.

Она отзывается чисто машинально: мысленно она далеко – у себя в комнате подле пресловутой трещины в стене. Я выскакиваю из класса, бегу в сторону «временных» туалетов (туалеты тоже временные) и замираю у самой дверцы с ромбовидным отверстием, готовая моментально нырнуть в вонючую будку, если кто-нибудь появится. Так я жду довольно долго и уже собираюсь в класс, но тут замечаю Дютертра, который (в полном одиночестве!) выходит из нового корпуса, с довольным видом натягивая перчатки. Не заглянув к нам, он направляется прямиком в город. Эме не показывается, но мне всё равно, я видела достаточно. Поворачиваюсь, чтобы возвратиться в класс, но тут испуганно шарахаюсь: в двадцати шагах от меня, из-за шестифутовой новой стены, отделяющей «заведение» для мальчиков (похожее на наше и такое же временное), показывается голова Армана. Бедняга Дюплесси, бледный и расстроенный, глядит в сторону новой школы; я вижу его несколько секунд, потом он со всех ног пускается бегом по дороге в лес. Мне уже не до смеха. Что же теперь будет? Скорее назад, хватит прохлаждаться.

Класс по-прежнему бурлит. Мари Белом начертила на доске квадрат, пересечённый двумя диагоналями и двумя прямыми и с увлечением играет в эту чудесную игру с новенькой – Лантене-младшей. Люс непременно вообразила, что попала в потрясающую школу. Директриса всё ещё глядит в окно.

Анаис, раскрашивающая карандашами Конте[6] портреты самых мерзких персонажей истории Франции, встречает меня словами: «Ну, что там?»

– Дело серьёзное, старушка! Арман Дюплесси подсматривал за ними через стенку уборной. Дютертр вернулся в город, а Ришелье умчался как угорелый.

– Кончай врать.

– Говорю тебе, видела своими глазами, честное слово! У меня до сих пор сердце колотится!

Какое-то время мы молча представляем себе возможную трагедию. Анаис спрашивает:

– Ты другим расскажешь?

– Нет, иначе эти дуры разболтают по всей округе. Скажу только Мари Белом.

Я расписываю всё Мари. Та, вылупив глаза, предрекает:

– Добром это не кончится!

Дверь отворяется, мы дружно оборачиваемся. На пороге – оживлённая, чуть запыхавшаяся Эме. Мадемуазель Сержан устремляется к ней и лишь в последний момент сдерживается, чтобы не заключить её в объятия. Директриса словно приходит в себя, тут же отводит потаскушку к окну и засыпает вопросами (а как же наш урок географии?).

Блудная дщерь довольно равнодушно роняет несколько коротких фраз, которые, по-видимому, не удовлетворяют любопытства её почтенной начальницы. На тревожный вопрос мадемуазель Сержан она, покачав головой, с лукавым вздохом отвечает «нет»; рыжая директриса испускает вздох облегчения. Наша троица напряжённо следит за происходящим. Я немного тревожусь за маленькую развратницу и посоветовала бы ей остерегаться Армана, но тогда её грозная покровительница вообразит, что это я сама и донесла Ришелье о проделках юной невесты – с помощью анонимных писем, к примеру, – потому я отказываюсь от этой мысли.

Меня раздражает их перешёптывание. Пора с этим кончать. Вполголоса восклицаю «Эй!», чтобы привлечь внимание одноклассниц, и мы начинаем гудеть. Сначала это походит на непрерывное пчелиное жужжание; потом звук нарастает, становится громче и в конце концов, набрав силу, достигает ушей наших чокнутых наставниц; они обмениваются тревожными взглядами, и мадемуазель Сержан переходит в наступление:

– Тише! Если я ещё услышу жужжание, оставлю весь класс до шести часов. Неужели вы думаете, что мы можем вести занятия как следует, если новая школа ещё не достроена? Вы большие и должны понимать, что нужно работать самим, если кому-нибудь из учителей приходится отлучиться по делам. Дайте сюда атлас. Пусть кто-нибудь попробует ответить урок с ошибками – дам дополнительное задание на всю неделю!

Всё же неистовая дурнушка-ревнивица держится молодцом – стоило ей повысить голос, и мы замолкаем. Урок мы отбарабаниваем лихо, ни у кого нет желания «отвлекаться», ведь над классом витает угроза остаться после занятий и делать дополнительное задание. Я тем временем размышляю: а вдруг мне не удастся оказаться свидетелем нового свидания Армана и Эме – вовек себе не прощу! Пусть лучше меня выгонят, только бы подглядеть (чего бы мне это не стоило!), чем дело обернётся.

В пять минут пятого в классе раздаётся привычное «Закройте тетради и постройтесь», и я вынуждена скрепя сердце убраться вон. Значит, нежданная трагедия случится не сегодня! Завтра отправлюсь в школу чуть свет, чтобы ничего не пропустить.

На следующий день, явившись значительно раньше положенного времени, я, чтобы убить время, завязываю разговор с робкой печальной мадемуазель Гризе, бледной и боязливой как обычно:

– Вам здесь нравится, мадемуазель?

Прежде чем ответить, она озирается по сторонам.

– Не особенно – я никого не знаю, и мне немного скучно.