– Ну что, старушка, щека горит?

Анаис так испугалась, когда меня выгнали из класса, – ведь я могла свалить всё на неё, – что даже не держит на меня зла.

– Конечно, горит! Рука у тебя тяжёлая! Ты что, не в своём уме? Чего рассвирепела?

– Ладно тебе. Будем считать, что у меня правая рука зачесалась.

С грехом пополам Анаис удалось стереть «пояс», я дорисовываю свой графин, и Эме лихорадочно правит наши работы.

Сегодня двор почти пуст. С лестницы детского сада доносятся громкие голоса, слышатся крики: «Осторожней!», «Ну и тяжеленные, чёрт возьми!» Я бросаюсь туда.

– Что вы делаете?

– Сама видишь, помогаем учительницам перебраться в новое здание, – объясняет Анаис.

– Быстро, дайте мне что-нибудь, я понесу!

– Иди, там наверху много всего.

Я лечу наверх, в комнату директрисы, у дверей которой недавно шпионила… ну да ладно! Крестьянка-мать в съехавшем набок чепчике доверяет нам с Мари Белом нести большую корзину, куда сложены туалетные принадлежности её дочери. Та явно за собой следит! Всё тщательно подобрано, маленькие и большие хрустальные флаконы разной формы, маникюрные наборы, брызгалки для духов, щётки, большущий таз, щипцы для завивки – всё это вовсе не походит на туалетный набор сельской учительницы. Для вящей убедительности достаточно взглянуть на туалетные принадлежности Эме или бесцветной молчальницы Гризе, которые мы переносим потом, – тазик, небольшой кувшин для воды, круглое зеркальце, зубная щётка и мыло. А ведь малышка Эме весьма кокетлива, а уж последние несколько недель только и делает, что прихорашивается да обливается духами. Как же так? Но тут я замечаю пыль на дне её кувшина. Что ж, теперь всё понятно.

В новом здании три класса, спальня на втором этаже и комнатки для учителей – на мой вкус всё слишком новое и противно воняет штукатуркой. Среднее строение, в котором на первом этаже разместится мэрия, на втором – частные апартаменты и которое соединит два уже готовых крыла, пока не закончено.

Когда я спускаюсь, меня осеняет блестящая идея забраться на строительные леса, пока каменщики не вернулись с обеда. Я тут же взлетаю вверх по лестнице и иду по деревянным перекрытиям – здесь так здорово! Ой, рабочие возвращаются! Я прячусь за кирпичной стеной, стараясь улучить момент, чтобы сойти вниз. Они уже на лестнице! А, они меня не выдадут, даже если заметят. Ведь это Красная Тряпка и Чёрная Тряпка, я их хорошо знаю в лицо.

Рабочие зажгли трубки и разговорились.

– В эту я бы наверняка не втюрился.

– В какую?

– Да в новую учительницу, которая вчера приехала.

– Да, видок у неё не больно счастливый, совсем не такой, как у двух других.

– Про тех двух не говори, вот они у меня где! По мне, так это тьфу, прямо как мужик с бабой. Я их каждый Божий день отсюда вижу – и всё одно и то же: знай лижутся всё время, потом закрывают окно и привет. Да ну их к лешему! Малышка, правда, симпатичная, ничего не скажешь. А уж учитель-то этот – ну, который на ней женится! Совсем одурел, видно, раз до такого дошёл!

Я веселюсь от души, но тут раздаётся звонок, и я едва успеваю спуститься (лестниц-то несколько); в класс являюсь вся перемазанная раствором и штукатуркой. Хорошо ещё, дело ограничивается сухой репликой: «Откуда вы явились? Если вы и впредь будете такой неряхой, вам больше не разрешат перетаскивать вещи». Я радуюсь, что каменщики так здраво отозвались об Эме и мадемуазель Сержан.

Читаем вслух. Избранные места. Чёрт! Чтобы как-то развлечься, я раскрываю под партой номер «Эко де Пари», который принесла, дабы не заскучать на уроке, и смакую обалденную «Дурную страсть» Люсьена Мюлфелда, когда директриса вдруг говорит: «Клодина, теперь вы!» Я не знаю, где они остановились, но быстро встаю, решив скорее выкинуть какой-нибудь фортель, чем дать застукать себя с газетой. Я уже думаю перевернуть чернильницу, разорвать в учебнике страницу, выкрикнуть «Да здравствует анархия!», но тут раздаётся стук в дверь… Мадемуазель Лантене встаёт, открывает и отходит в сторону – появляется Дютертр.

Он, наверно, похоронил всех своих больных, иначе откуда у врача столько свободного времени? Мадемуазель Сержан спешит к нему, он пожимает ей руку, поглядывая на малышку Эме, которая, зардевшись, смущённо смеётся. Что бы это значило? Не такая уж она робкая! Эти люди совсем меня доконали, приходится постоянно ломать голову: что-то ещё они могут придумать или сделать…

Дютертр заметил меня сразу, ведь я стою столбом; но он лишь улыбается мне издали, а сам остаётся рядом с учительницами, они вполголоса переговариваются. Я, как положено, сажусь и смотрю в оба. Вдруг мадемуазель Сержан, не спуская влюблённых глаз со своего ненаглядного кантонального уполномоченного, возвышает голос:

– Сами можете убедиться, сударь. Я продолжу урок, а мадемуазель Лантене вас отведёт. Ту щель, о которой я вам говорила, нельзя не заметить. Она идёт по стене слева от кровати, сверху вниз. Щель меня беспокоит – дом-то новый, я спать не могу спокойно.

Эме ничего не говорит, только делает едва заметный протестующий жест, но, передумав, уводит Дютертра, который перед уходом словно в благодарность крепко пожимает руку директрисе.

Хорошо, что я вернулась тогда в класс! Вроде пора привыкнуть к их умопомрачительным манерам и странным нравам, но сейчас я просто потрясена и теряюсь в догадках. На что она рассчитывает, отправляя этого бабника вместе с девушкой в свою комнату якобы осматривать щель, которой, я уверена, не существует в природе.

– Ну как тебе история с трещиной? – тихо шепчу я в ухо Анаис, которая затягивает потуже пояс и лихорадочно жуёт ластик. Все эти подозрительные события доставляют ей массу удовольствия. Соблазнённая её примером, я вынимаю из кармана папиросную бумагу (а ем я только «Нил») и с остервенением принимаюсь жевать.

– Старушка, знаешь, я нашла такую сказочную вещь для жевания, – говорит Анаис.

– Какую? Старые газеты?

– Нет. Грифель от карандаша, с одной стороны красный, с другой – синий, ну ты видела! Синий конец чуть получше. Я уже пять штук из шкафа стянула. Так вкусно!

– Дай попробовать. Да ну, не очень. По мне, «Нил» приятнее.

– Ну и дура! Ты ничего не понимаешь!

Пока мы тихо болтаем, мадемуазель Сержан вызывает читать Люс, но сама не слушает, погружённая в свои мысли. Вдруг меня осеняет! Как бы устроить, чтобы эту девчонку посадили рядом со мной? Вдруг удастся выведать, что она знает о сестре… может, она и разговорилась бы… тем более что, когда я прохожу по классу, она провожает меня любопытным взглядом весёлых ярко-зелёных глаз, осенённых длинными чёрными ресницами.

Что-то они задерживаются! Разве эта маленькая бесстыдница не собирается вести у нас географию?

– Надо же, Анаис, два часа.

– Чем ты недовольна? Не придётся отвечать урок, и то хлеб! Ты, старушка, карту Франции подготовила?

– Не совсем… каналы остались. Да, инспектору сегодня приходить ни к чему, а то он обнаружит большой непорядок. Погляди-ка, директриса и думать о нас забыла, так и приклеилась к окну.

Дылда Анаис корчится от смеха.

– Чем, интересно, они там занимаются? Представляю себе, как господин Дютертр обмеряет щель.

– Думаешь, щель правда такая большая? – простодушно спрашивает Мари Белом, которая тем временем зарисовывает горные цепи, карябая карту тупым карандашом.

От такой непосредственности я так и прыскаю со смеху. Не слишком ли громко я фыркнула? Нет, успокаивает меня дылда Анаис.

– Не волнуйся, она так поглощена своими мыслями, что мы можем совершенно спокойно устроить здесь пляски.

– Пляски? Спорим, я так и сделаю, – говорю я и осторожно встаю.

– Ставлю два шара, что тебе влетит.

Я тихо снимаю башмаки и становлюсь посреди класса между двумя рядами столов. Все поднимают головы. Немудрено – заранее объявленная хохма возбуждает живейший интерес. Поехали! Я откидываю назад волосы – они мне мешают, – приподнимаю краешек юбки и начинаю польку «стаккато», пусть безмолвную, но вызывающую всеобщее восхищение. Мари Белом приходит в такое воодушевление, что не может сдержать радостного визга, чтоб ей пусто было!