Швейцарский педагог Песталоцци сделал открытие сказав, что детство — равноправная "часть жизни, а не подготовка к ее наиболее значительному, взрослому, периоду.
Наше затянувшееся взросление не может быть маловажным этапом — ведь оно и есть наша жизнь. Мы потеряли не только советское гражданство, но и свою этническую, историческую, поведенческую принадлежность. Мы — представители страшного и могучего Ссора — стали крохотным национальным меньшинством. Вроде искренне презираемых нами народов Крайнего Севера. За нашей спиной больше не было чудовищных пороков, глобальных злодеяний, необозримых географических пространств. И мы не приобрели вместе с американским паспортом американскую ментальность. Мы просто стали другими — эмигрантами. Мы перепутали времена глаголов — народ с определенным прошлым, неопределенным настоящим и туманным будущим. И в этом статусе нам предстоит найти цель. Смысл, оправдывающий нашу новую шаткую реальность.
ГОЛОС ИЗ ЗАПОВЕДНИКА
Раскрываешь «Петух» — "юмористический, сатирический, развлекательный, ежемесячный журнал" — и читаешь стихи:
Мы читали "Петуха":
— Ха-ха-ха!
Хорошо бы, чтоб "Петух"
Не протух!
И сразу кажется, что раньше все было не так. Очень хочется в это верить. Перед умственным взором встают тени Пушкина, Козьмы Пруткова, Мятлева, капитана Лебядкина… Да что там капитан — в Чикаго еще в 1963 году выходил русский журнал «Гусь», тоже юмористический:
Приходи, Маруся, с гусем,
Порезвимся и закусим.
Уже лучше, хотя и не Козьма Прутков. И кажется, что если продолжить экскурс в прошлое, то качество будет неуклонно возрастать, юмор — становиться острым, сатира — злободневной, стихи — звучными, рифма — изящной. Вот, скажем, журнал «Медуза», выходивший, между прочим, в издательстве «Химера» (Белград, 1923 год):
Подплыла ко мне медуза,
Как укусит меня в пузо!
Нет, что-то не получается со стройностью построения. А чего стоит "двухнедельный журнал незатейливой шутки и веселой рекламы" с дивным названием «Бамбук»! Может быть, всегда шутка преобладала незатейливая, а реклама — веселая? Вроде той, что идет в современной русской газете: "Вы можете позволить себе самое лучшее: 1) Аборт"… Или той, что в газете «Накануне» за 1923 год: "Женщина-врач Меерсон". Или там же: "Два оркестра музыки"…
А вот объявление другого рода, все в той же газете "Накануне":
Иван Коростылофф,
русский эмигрант, журналист, поэт
расскажет
правдивую историю своей жизни,
после чего на глазах у всех
застрелится.
Это смешно, но вдруг и вправду застрелится? Как интересно читать старые эмигрантские газеты:
Русские рикши, вчерашние капитаны, рысью несутся по шанхайским улицам, и не редкость увидеть, как русский везет русского в кабак, на биржу, в притон. ("Накануне", 1921 год).
Все-таки есть между нами и тогдашними эмигрантами разница, только незатейливость шутки все та же — видно, не зависит от обстоятельств, а талантов всегда было немного.
В полицейский участок в Тулузе заявлено об исчезновении бывшего офицера Орлова. Версия о подозреваемом самоубийстве впрочем скоро отпала. Орлов найден работающим истопником в кафе на окраине Тулузы. Он сказал, что не хотел появляться к жене, пока не найдет работы и не накопит немного денег. ("Последние новости", 1923 год).
Мы и здесь, в Нью-Йорке 80-х годов, знаем журналиста-уборщика, учителя-маляра, математика-сантехника… Вроде бы похоже. Как хочется протянуть параллели, как почти удается это.
В 1921 году в США было допущено 6553 русских. Из них 180 человек интеллигентных профессий: 6 актеров, 2 архитектора, 21 инженер, 18 музыкантов, 13 скульпторов, 20 купцов, 4 фабриканта, 2 банкира и др.
Похоже. Даже порядок цифр тот же. Но вот продолжение заметки:
149 человек не допустили: 25 из-за неграмотности, остальных как могущих пасть бременем на общественную благотворительность. ("Руль", 1921 год).
И снова расходятся параллели. Все-таки нам гораздо легче.
У нас довольно много писателей, журналистов, художников — "павших бременем на общественную благотворительность", что и ими, и всеми окружающими воспринимается вполне нормально.
Редактор русского журнала, живя в Израиле, писал о "кишащих тараканами эмигрантских ночлежках" в Нью-Йорке. Потом, переехав в Нью-Йорк, писать об этом перестал: наверное, издали было виднее. А вот свидетельство очевидца 60-летней давности:
В русской слободе в Белграде крысы прогрызали чемоданы и портили последнее бельишко беженцев. ("Руль", 1922 год).
Все-таки у них все было по-другому. И сами они были другие. Если хоть в какой-то о степени верно, что пресса отражает общественные настроения, наша непохожесть выступает с абсолютной ясностью. Самое, может быть, главное: они не были эмигрантами. Они сознавали себя Россией, а в качестве таковой частью цивилизованного мира. Потому, кстати, так смешны и — увы! — неинтересны их газеты. "Последние новости" чувствовали себя равными "Ле Монд" или «Тайме», разницу усматривая лишь в степени и масштабе, но никак не в принципе. Если бы не объявления, практически невозможно было бы определить, что это газета русской эмиграции. Заметка об офицере Орлова — крайне редкий случай. Зато сведения о дебатах во французском парламенте по вопросу ассигнований на портовые сооружения в Бордо — с подробностями в течение недели. Волнующее сообщение "Принц Уэльский — первый танцор", с нюансами и деталями. Проблемная статья "Возрождение кринолина". Подвал "Бич человечества" — с примечательным эпиграфом: "Сифилис никого не щадит: все равны перед ним". Венерическая философия. Все это не хорошо и не плохо — просто это так. Внутриэмиграционные проблемы казались мелкими и несущественными: люди приехали не жить, а дожидаться. В 1925 году один из самых трезвых публицистов, Марк Вишняк, писал:
Мечтания и рассуждения… о возврате на родину, «физическом» и «духовном», тяге «нутряной» и «головной» и т. д. — имманентны эмиграции, вечны для нее, не замирают никогда и ни в какой эмиграции. ("Современные записки", 1925 год).
Какие же мы уроды, если прав Вишняк! Но, с другой стороны, каково читать такое соображение:
Приближается час расплаты, и горька будет чаша, которую придется пить России за преступления ее властителей.
В каком году написано это? В 18-м? В 20-м? Пег — в 1949 году публицист Г. Федотов написал это в "Новом журнале". В 1949-м, после победоносной войны, на пике народного обожания Сталина! И в том же номере "Нового журнала" Федотову вторит М. Карпович:
…Народ сейчас отвергает сталинскую власть.
Что-то долго отвергает… Какова же степень слепоты и убежденности была у этих людей! Что лучше — такое или наша бездарная деловитая трезвость? Мы, за редкими исключениями, знаем свое место: рядом с гаитянами. Те, прежние, — вершители судеб, подлинная и реальная сила, голос мирового звучания:
Русские эмигранты убедили национал-социалистов, что в России при первом толчке вспыхнула бы революция. Нет сомнения, что именно под влиянием этих утверждений Гитлер сделал свой роковой вывод. ("Новый журнал", 1949 год).
Вот так: "нет сомнения". В 1914 году мелитопольская газета писала:
Мы неоднократно предупреждали членов Антанты об опасности обстановки в Сербии, однако наши призывы звучали втуне…
Конечно, смешно. Сейчас, с усталой иронической улыбкой, наблюдаешь… Кое-кто и тогда понимал это. Георгий Иванов написал печальные и жестокие строки:
Был целый мир — и нет его.
Ни капитана Иванова,
И ни похода Ледяного,
Ну, абсолютно ничего.
