Но тут подчиненные зашуршали и засуетились, и Голова понял, что они собираются разойтись. Кукушка скучным голосом, словно и ее заела тоска, прокуковала шесть раз, раздался скрежет – Тоскливец как человек аккуратный завел ее перед уходом с работы, хлопнула дверь, и Голова остался в помещении совсем один, без особых денег в кармане и без особых перспектив на счастливое будущее. Он встал, включил свет и подошел к зеркалу. Из него настороженно смотрел осанистый, упитанный мужчина в самом, как подумалось Голове, расцвете сил и с шапкой темно-русых волос, которые еще не полностью уступили предательской, отвратительной седине. Впрочем, рассматривать себя Голова не любил, потому как настроение это занятие не улучшало. И тут вдруг Голова почувствовал, что из зеркала на него смотрят не только собственные глаза: что-то белое, как густой туман, словно невеста в фате и белоснежном платье, притаилось за ним и ехидно читало его мысли. Сердце Головы тревожно сжалось и застучало так, как будто сорвалось с цепи. От страха он вспотел, проклиная себя оттого, что не покинул присутственное место вместе с подчиненными, и как всегда, испытывая глубокую жалость к самому себе. Оборачиваться и тем более встречаться глазами с тем, что стояло за ним, ему не хотелось, но ужасная, прямо-таки загробная тишина доводила его до умопомрачения и он наконец сделал шаг в сторону диванчика, чтобы в случае чего рухнуть на него, закрыть глаза и ни за что их не открывать до самого утра, когда заорут петухи, а затем, чертыхаясь с мороза, в сельсовет притащится вся братия. Но раздался тут мягкий, нежный и хорошо знакомый ему голос:

– Поверить своим глазам не могу, неужели ты меня боишься? Меня?

Голова заставил себя развернуть торс и обнаружил, что на него насмешливо смотрит Галочка, которой он увлекался, когда заканчивал безымянный факультет в Политехническом. Каштановые волосы, как и тогда, струились по ее точеным плечам, а добрые и веселые глаза, казалось, испускали невидимые, ласковые лучи, которые тут же захлестнули Голову океаном искренней нежности, и он бросился к ней, чтобы ее обнять, – но обнял лишь густой туман, из которого на него смотрели ее смеющиеся серые глаза, и с ужасом осознал, что настал теперь такой период его жизни, когда он, Голова, общается преимущественно с призраками.

– Так ты это… Тебя как бы нет, а? Или ты все же есть? – с надеждой в голосе спросил Голова, который, памятуя об их дружбе, вознамерился уже было повеселиться со старой знакомой на служебном диванчике. И к его неописуемой радости до него вдруг дошло, что таинственный туман на самом деле не что иное, как фата, а Галка – самая что ни на есть настоящая – стоит перед ним, и он бросился к ней и крепко обнял как будто и не бывало тех тридцати лет, которые прошли с тех пор, как они виделись в последний раз. Когда он окончательно убедился, что Галка настоящая, без обмана, Голова решился наконец спросить:

– А почему ты в фате? Ты что замуж выходишь?

– Выхожу… За тебя.

– За меня? Так ведь я это… Уже женат.

– Ну и что? Я слышала от местных, что у вас не лады, а коли так, то для чего вместе жить? Браки они, Васенька, совершаются на небесах, и не надо гневить небо жизнью с чужим человеком… А я… Я ведь всегда была для тебе тем, чем ты хотел, – невестой, сестрой, шлюхой, твоей матерью… Только женой твоей не стала… Без тебя прожила свою жизнь. Но, впрочем, так ни с кем и не сошлась.

– Одна!!? – с изумлением вскричал Голова. – Ты, красавица и умница, у которой я списывал контрольные, прожила все эти годы одна?

– Одна.

– И чем же ты занималась?

– Писала научные статьи. И при этом мечтала, что вот-вот раздастся телефонный звонок – номер телефона у меня все тот же, и ты… Но телефон все молчал, как надгробный памятник на заброшенном кладбище, и я вот решила…

– И правильно, правильно, – закудахтал совершенно сбитый с толку Голова.

Он был действительно очень рад снова увидеть Галочку, которая никогда ни в чем ему не отказывала, за что он ее очень любил. По этой же причине он на ней и не женился, за что и клял себя последними словами, пока окончательно не забыл о ее существовании. Но теперь, видя ее в фате, после всех мытарств, которые ему довелось пережить из-за строптивого Гапкиного характера, сердце Головы тревожно сжималось и инстинкт самосохранения, тот самый, который тогда гнусно подвел его и не позволил на ней жениться, снова принялся за свое и в паре с внутренним голосом стал предупреждать Голову об опасностях, которые таит в себе второй брак.

– Прочь, паршивцы! – приказал им Голова, но они не исчезли, а лишь отступили и продолжали нашептывать всякую гадость, как не полностью выключенное радио.

– Так что ж ты молчишь? Неужели не рад мне? – кокетливо спросила Галочка, и Голова, видя, что она все такая же дружелюбная, добрая и, дай Бог, по-прежнему уступчивая, смотрит на него своими смеющимися глазами, как смотрит мать на любимого дитятю, окончательно отмахнулся от внутреннего голоса, который вечно втравливал его во что не надо, предупреждал об опасностях, которые на самом деле ему не угрожали, и выдумал приметы, которых отродясь не существовало.

– Рад, рад, – заворковал Голова, – только вот развестись еще не успел…

«С Гапкой ничего не сделается, – лихорадочно думал Голова, – такая красавица по теперешним временам не пропадет». Он не знал еще, что у Гапки приключилась в тот вечер беда – в тот самый момент, когда она любовалась собой в новой кофточке, из-под которой чуть виднелись некие белые шлеечки и бретельки, на хату вдруг налетел безжалостный зимний ветер. Он ворвался внутрь холодным сквозняком, от которого Гапкины ножки свела зловредная судорога, и улетучился в дымовую трубу, унося с собой не только тепло хорошо протопленного дома, но и Гапкину молодость… И из зеркала, в котором еще минуту назад виднелась надменная красавица, смотрела теперь согбенная от домашних забот крестьянка в пестром очипке и без малейшего намека на красоту.

– Пощади! – неизвестно кому крикнула Гапка.

Но отвечать было некому – лишь угрюмое воронье то ли зловеще, то ли с издевкой каркало во дворе, за которым начиналась почти непроходимая для старух белая, холодная пустыня.

А тут еще уже известный нам черт стал нашептывать ей, что ее муженек задержался на работе не просто так… Ох, как не хотелось прислушиваться ей к словам врага рода человеческого, который, притаившись за ставнями, втолковывал ей, что Голова сошелся с молоденькой актрисой, которая сегодня же, если только Гапка не отстоит свои права, пинком вышвырнет ее из родимой хаты, и скитаться ей тогда по станциям метро с другими бомжами, проклиная ту минуту, когда она появилась на свет. От таких перспектив черная ревность и ненависть словно защербленным ножом полоснули ее моментально состарившееся, холодное сердце, и она принялась напяливать на себя всю одежду, которая попадалась ей под руку, понимая, что просто в пальто она насмерть замерзнет на ледяном ветру. И в сельсовет, чертяка, наверное, ей пособил, она попала как раз вовремя – в ту самую минуту, когда Голова сообщил, что вот только развестись он еще не успел.

По своему обыкновению Гапка не стала дожидаться продолжения этой крамолы и, как дорвавшийся до жертвы инквизитор, ворвалась в хорошо известный ей кабинет, оттолкнула оторопевшую невесту и заорала, как исстрадавшийся пациент на зубного врача:

– Люди, спасайте, Голова спятил и родимую свою жену ненаглядную хочет пустить по миру, выгнать из родной хаты, отдать на поругание и обречь на вечные муки, голод и холод!

– Ну, насчет ненаглядной, это ты загнула, – пробормотал Голова, с удивлением рассматривая мало примечательную, скорее напоминающую пугало в конце сезона, чем красавицу-весну, Гапку.

– Невесту, невесту он себе нашел, инфарктник, – продолжала злопыхать Гапка, – бросая стремительные, как наскоки кобры, взгляды на примолкшую от ужаса Галочку.

Впрочем, уже через несколько минут оказалось, что ужас Галочки был вызван вовсе не гневом супруги своего бывшего дружка, а тем, на кого он ее променял.