Наступило утро четвертого дня с тех пор, как был установлен контакт.

На судьбе нашей маленькой планетки это никак не отразилось.

Не изменилась жизнь и в Кулеминске, который неторопливо вращался вокруг земной оси, подставляя бока восходящему солнцу. Взрослые кулеминцы уже шли на работу. Еще ворочались в постелях школьники, которым теперь все чаще снились каникулы. Вернулась с ночного дежурства вполне выспавшаяся Анна Максимовна. На кухне, брезгливо морщась, намыливала шею Татьяна — ей сегодня предстояло сдавать зачет. Алексей Палыч по случаю свободного дня жарил на плите яичницу.

— Саша опять не ночевал? — спросила Анна Максимовна, когда сели за стол.

— У него рано утром полеты, — сказала Татьяна.

Анна Максимовна временно промолчала. Но Татьяна прекрасно понимала, в чей огород полетел камень. Некоторое время, сдерживая себя, она яростно кромсала вилкой яичницу. Из двух глазков она сделала четыре, потом — восемь, и на этом ее терпение истощилось.

— Ты, мама, напрасно так беспокоишься. Меня мой муж вполне устраивает.

— Устраивает?

— Абсолютно!

— Ну, ну, — сказала Анна Максимовна. — Тебе виднее.

В голове Анны Максимовны было столько тихого, но упорного сопротивления, что Татьяна вышла из себя окончательно.

— И я раз навсегда прошу, — сказала она звенящим голосом, — не будем больше обсуждать эту тему.

— Можно и не обсуждать, — согласилась Анна Максимовна. — И верно: поздно уже обсуждать.

Тут бы самое время было Алексею Палычу стукнуть кулаком по столу, чтобы подпрыгнули на нем ложки-тарелки. Но тогда это был бы не Алексей Палыч. Нет, так он не мог поступить. Ему, в его положении, вообще не надо было бы никак поступать. Но он мирно сказал:

— Аня, давайте не будем ссориться. Всем ведь нелегко: и тебе, и Танюшке. Тем более что у нее сегодня зачет.

Тут очень хотелось бы написать, что Татьяна посмотрела на отца с благодарностью. Но это было бы неправдой. Правдой было только то, что она посмотрела. А точнее — метнула копье из-под длинных ресниц, которые так нравились летчику Саше. Отец-то уж совсем не имел права вмешиваться в дела взрослой дочери!

— Можно и не ссориться, — сказала Анна Максимовна. — Это ты верно заметил: женщинам всегда нелегко. Вот мужчинам полегче. У них времени много, они могут лялякать у пивного ларька, а могут продавщиц пугать. Вот, вроде тебя.

— Я — у ларька? — искренне изумился Алексей Палыч. — Да когда же я?..

— Я говорю: продавщиц пугать.

— Каких продавщиц?

— А Клавдию из овощного. Я у нее вчера была. Она мне селедки баночной оставила… «Прибежал, — говорит, — взлохмаченный весь, не то красный, не то зеленый… Кричит: „Чем ребенка кормить, чем ребенка кормить?!“ Я, — говорит, — испугалась: уж не с внуком ли вашим что случилось? А он весь стал бледный, затрясся и кричит: „Имени нет… имени нет три месяца!“ Я уж подумала, что у вас пожар или другое что… Вроде как не в себе человек.»

С любопытством поглядев на отца, Татьяна отметила, что тот «весь стал бледный».

— Почему же — взлохмаченный? — растерянно спросил Алексей Палыч.

— Да уж не знаю почему.

— И когда я кричал на кого-нибудь?

— Ну, Клавдия и соврет — не дорого возьмет. Но ведь не все же она наврала?

— Мама, — скромно сказала Татьяна, — мне кажется, что папа не может быть красным, взлохмаченным и зеленым. Кричать он тоже не умеет…

— Умею, — с тихой угрозой сказал Алексей Палыч, начиная понимать, куда клонит настырное чадо.

— Не умеешь. Но ты, мама, обрати внимание на одну вещь: он интересовался, чем кормить ребенка.

— Ну и что? — спросила Анна Максимовна, еще не успевшая связать все факты в единый узел.

— А то, что продукты у нас пропали…

— Не пойму я, что ты одно к другому лепишь. Продукты Андрюшины. Разве отец не знает, чем мы его кормим?

— Андрюшу — знает… — многозначительно сказала Татьяна.

— Татьяна! — повысил голос Алексей Палыч. — У тебя во сколько зачет?

Татьяна поднялась из-за стола, повесила на плечо сумку и пошла к двери.

— Интересно, — сказала она, оборачиваясь, — как только я заговариваю о продуктах, ты сразу вспоминаешь о моей электричке.

Татьяна закрыла за собой дверь, но тут же приоткрыла ее снова.

— Интересно! — сказала она. — И даже — странно!

Дверь за Татьяной закрылась.

В эту минуту Алексей Палыч не возражал бы, чтобы она закрылась навсегда.

— Алексей, — тихо сказала Анна Максимовна, — это ты взял продукты?

— Ну, я, — ответил Алексей Палыч.

— Зачем?

— Взял, — сказал Алексей Палыч. — Взял — принес. Хотел купить — спросил… купил… забыл спросить… забыл купить… забыл принести… забыл отнести… Зеленым я не был. Бледным не был. Желтым не был. Не кричал. Не трясся.

— Зачем? — настойчиво повторила Анна Максимовна.

— Не скажу! — строптиво заявил Алексей Палыч.

Анна Максимовна оперлась локтями о стол, уперлась подбородком в ладони. Алексей Палыч увидел, что из глаз ее катятся слезы.

— Алексей, — проговорила она, — у тебя есть твой ребенок.

Алексей Палыч, присев к жене, обнял ее за плечи и поцеловал в ухо.

— Аннушка, — сказал он, — у меня нет моего ребенка. Клянусь тебе в этом чем ты только хочешь. Во всей Вселенной у меня нет детей, кроме Татьяны, чтоб ей зачет сегодня не сдать. И не плачь, пожалуйста, попусту, иначе я тоже начну реветь. Ты посмотри, там же все на месте, кроме одной банки.

— Правда? — воскликнула Анна Максимовна, и вопрос этот относился вовсе не к банкам.

— Честное слово, — сказал Алексей Палыч, и ответ относился не к банкам тоже.

— Ладно, — сказала Анна Максимовна, — пора Андрюшку будить. Бог с ней, с этой проклятой банкой.

Когда Алексей Палыч вышел из дома, земля слегка покачивалась под ним. И было это вовсе не от того, что ось земная, как выяснили давно астрономы, немного пошатывается.

За четыре дня чувство опасности несколько притупилось. У входа в подвал Алексей Палыч уже не озирался по сторонам, но, войдя, дверь все же запер.

— Палыч, привет, — сказал мальчик, и в тоне его явно слышалось удовольствие. — Я слышал, как ты идешь. А вчера здесь был не ты.

— А кто же? — встревожился Алексей Палыч.

— Не знаю. Я слышал, как он уходил. Ты, Палыч, не бойся. Я ничего не трогал, не шумел и не включал свет. Я только посмотрел в эту дырочку, — мальчик показал на окно, завешанное газетой.

— Как же он выглядел?

— Не так, как ты.

— Это ясно. Не сможешь ли ты его нарисовать?

Алексей Палыч подал мальчику листок бумаги и карандаш. К его удивлению, мальчик очень легко, несколькими штрихами изобразил женскую фигуру. Рисунок оказался настолько верным, что ошибиться было невозможно.

— Это не он, а она, — вздохнул Алексей Палыч. — Это женщина. Ее зовут Ефросинья Дмитриевна. Что она делала?

— Ничего. Сказала: «Есть кто там?» Потом сказала: «Господи, господи». Потом ушла.

— «Господи, господи…» — пробормотал Алексей Палыч. — Этого еще не хватало. Впрочем, все равно пора тебя выводить отсюда. Ты уже не младенец.

Да, теперь уже нельзя было сказать, что перед Алексеем Палычем стоял младенец. За ночь мальчик подрос еще и теперь стал ростом примерно с Бориса. Алексей Палыч подвел его к стенке, к черте, проведенной карандашом. Все было точно до миллиметра.

— Значит, у вас слышат, о чем мы говорим? — спросил Алексей Палыч.

— У нас? — переспросил мальчик, и на лице его было искреннее недоумение.

— Ладно, — сказал Алексей Палыч, — это неважно. Лучше скажи: ты еще будешь расти?

— Теперь я знаю, почему Боря вчера говорил громко. Я не должен расти?

— Нам, вообще-то, не жалко, — пояснил Алексей Палыч. — Но ведь не можешь ты все время ходить в одеяле. А мы не можем менять тебе одежду так часто.

— Теперь я знаю, — сказал мальчик. — Я не буду расти.

— Есть хочешь?

Мальчик засмеялся: