– Будет зависеть от того, насколько все серьезно.

Он по-прежнему не отрывал от нее взгляда, и она представления не имела, о чем он думает. В его глазах было что-то жесткое и властное, а в теле какая-то яростная скованность, и все это пугало и будоражило ее. Вздрогнув, она опустила глаза.

– А если бы все было очень серьезно?

– Ты пытаешься мне что-то сказать?

– Я только высказываюсь гипотетически.

– В таком случае, – без тени сомнения ответил он, – высказываясь гипотетически, я приложил бы все силы, чтобы положить этому конец. Я намерен оградить свою сестру от охотников за ее деньгами, а нищий школьный учитель, недовольней своей работой, полностью подходит под это определение. – Он выпрямился и взглянул на нее еще раз, теперь уже с угрозой. – Поэтому, если ты его по каким-то причинам защищаешь, ты просто дура. Если же нет, если ты искренне, веришь, что у вас с ним есть хоть какое-то будущее, тогда ты, дорогая моя Кэтрин, еще большая дура!

Разумеется, Кэтрин сообщила Дэвиду о визите Доминика, причем с таким чувством, как будто ее засасывает неумолимая трясина. Но Дэвид отмахнулся от ее слов с несвойственной ему беспечностью.

Вспоминая потом об этом небрежном жесте, она решила, что Дэвид как-то тревожно возбужден. Не знай она правды, она подумала бы, что он заболевает. Либо грипп подхватил, либо ему угрожает временное помрачение рассудка, если только временное сумасшествие может выражаться в лихорадочной, нервной веселости.

Кэтрин сказала ему, что следует проявить благоразумие и заставить Джек побольше бывать дома, с Домиником, но он только расхохотался. Она сказала ему, что Доминик может быть очень серьезным противником, но он расхохотался еще громче и попросил ее перестать волноваться и не вести себя как старуха, задев ее куда больше, чем она позволила ему заметить.

Что ж, безмолвно сообщила она тетрадке, где красовалась кривобокая елка, а Санта-Клаус, попирая законы всемирного тяготения, висел между небом и землей, не говорите, что я не пыталась. Теперь я умываю руки – и прощайте ваши чертовы сложности.

Ее, правда, не оставляло неприятное ощущение, что их чертовы сложности не хотят прощаться с ней. Пока не хотят. И она оказалась права, потому что через два дня, не успела она вернуться домой, и как раз в ту минуту, когда она решила сообразить что-нибудь на ужин, в дверь позвонили, и она мгновенно поняла, что те самые чертовы сложности вот-вот объявятся на ее пороге.

Даже не успев открыть дверь, она поняла, что это Дэвид. Или, возможно, Джек. Или, что более вероятно, сразу оба – с очередными планами, как вовлечь ее в свою запутанную любовь.

Откажусь, твердо решила она. Выскажу все, что думаю, и пусть сколько влезет называют меня старой ворчуньей.

Она рванула на себя дверь и окаменела, увидев Доминика в смокинге и с галстуком-бабочкой.

– Хватит смотреть на меня как на инопланетянина, – не изменил он своей милой привычке опускать формальности. – Лучше дай мне войти в дом.

– Ты ошибся адресом, – не сдвинувшись с места, сообщила ему Кэтрин. – Сегодня в этом доме не устраивают прием.

– У меня нет времени на шуточки, – ответил он и протиснулся мимо нее, а затем закрыл дверь, прежде чем она успела возразить. – Хочу попросить тебя об одолжении. И не вздумай, – тут же добавил он, – сочинять отговорки.

– Что за одолжение? – Она старалась не пялить на него глаза, но это было выше ее сил. В этом костюме он выглядел особенно привлекательным. Даже вообразить себе трудно красоту столь сокрушающей силы.

– У меня сегодня вечером встреча с клиентом, а Джек меня бросила. – Он говорил спокойно и сурово. – Как только доберусь до нее, собственноручно сверну ей шею.

– Ты хочешь, чтобы я заняла ее место? – Это что, ее голос? Больше похоже на слабый писк.

– Как ты угадала?

– Но почему я? – в ужасе уставилась она на него. – Разве тебе больше некого попросить? Разве нет кого-нибудь более подходящего?

– Ты мне полностью подходишь. Я, конечно, понимаю, что это вторжение в твою личную жизнь, и даже извиняюсь, но внезапное исчезновение Джек не оставило мне выбора.

В его тоне не было и намека на извинение, и она вдруг почувствовала, что к горлу подступил комок. Почему все всегда рассчитывают на нее? Теперь даже он уверен, что она без колебаний ринется ему на помощь.

– Мне нечего надеть, – сказала она, не пытаясь притвориться, что вечер у нее уже занят. – Честно, нечего, Доминик.

Он устремил на нее взгляд, такой долгий, что она готова была от смущения провалиться сквозь землю.

Какой он видит меня? – думала она. Может, женщину уже далеко не молодую, жизнь которой настолько лишена всяких удовольствий, что в ее гардеробе нет ни единого платья для приличного выхода. Наверное, он сравнивает меня с той женщиной, которую знал когда-то, разодетую в чужие наряды, танцевавшую до рассвета и хохотавшую до слез.

– Дай мне взглянуть, – скомандовал он.

– Я не обманываю.

– Где твоя спальня?

Она посмотрела в сторону лестницы и заколебалась. Воспользовавшись этим, он зашагал вверх по лестнице, а ей осталось лишь идти следом и в душе оплакивать свою судьбу.

Он распахнул дверцы гардероба, а она с несчастным видом стояла в сторонке, и ей было скорее стыдно, чем досадно.

Смешно, конечно, но те шесть месяцев в Лондоне она носила вещи, о которых и не мечтала раньше, – и при этом не испытывала ни малейшего неудобства, поскольку наряды входили в ее спектакль. Тогда одежда странным образом влияла и на ее личность. В этой одежде она выглядела эффектной и уверенной в себе – и начинала вести себя именно так.

Но как только все это осталось позади, она в ту же секунду превратилась в Золушку без убранства принцессы. Она стала покупать себе скромные, невыразительные костюмы. Она вернулась к своей прежней личности, вылепленной матерью, которая покупала ей только скромную, невыразительную одежду.

Доминик перерыл ее гардероб, вытащил черную юбку и пиджак и спросил, нет ли у нее черной шелковой комбинации.

– Мм, есть, – красная как рак, кивнула Кэтрин.

– Вот и надень.

– А сверху что?

– Ничего. Просто пиджак.

Он одарил ее очаровательной улыбкой, и Кэтрин, вернувшись через полчаса в гостиную, вынуждена была признать, что чувствует себя гораздо лучше. Волосы она распустила, и они ровным, блестящим покрывалом легли ей на спину. Она покрутилась перед зеркалом еще в спальне, не веря своим глазам: неужели это действительно она?

– Так-то лучше. – Доминик одобрительно кивнул. – Еще чуть-чуть расслабиться – и все в порядке.

– Обычно я так не одеваюсь, – сообщила она ему уже в машине, на этот раз с шофером, чтобы Доминик мог пить, не заботясь о возвращении.

– Мне лень даже напоминать, что ты одевалась именно так. Когда-то. – Она отвернулась, но чувствовала на себе его взгляд. – По какой-то непонятной причине ты решила, что на самом деле то была не ты, а ты настоящая – благоразумная скромница.

– Так и есть, – упрямо подтвердила она. Пальцы ее были сжаты в кулаки, а обнаженные груди терлись о шелковую ткань.

– Как я понял, все это связано с матерью, которая заставила тебя нести ответственность за ее неудавшийся брак?

Кэтрин стрельнула в него изумленным, нервным взглядом из-под ресниц.

– В детстве я была серой мышкой, – прошептала она и подумала, что они зря затеяли этот разговор, тем более в машине.

Она ему нисколько не интересна, так зачем же задавать такие вопросы?

– Это твоя мать так говорила?

– На пару с зеркалом, – со смешком ответила Кэтрин, но он не поддержал шутку. Черты его лица были жесткими и суровыми.

– И как ты себя почувствовала, когда наконец-то распустила волосы в Лондоне?

В первый раз он упомянул об их связи в Лондоне без ядовитой горечи или ледяного безразличия. Кэтрин задумчиво ответила, повернув к нему лицо:

– Сказочно. – Ей вспомнилась та беззаботность, что охватила ее, едва она приняла решение. Исчезли страх, растерянность и гнев – и она бросилась в новую жизнь с такой неистребимой жадностью, какой до тех пор в себе не подозревала. – Так свободно, – продолжала она, устремив на него глаза, но не видя его, потому что всматривалась в свое прошлое, – как будто кто-то взмахнул волшебной палочкой и выпустил меня из клетки. Хотя нет, может показаться, что раньше я совсем не знала счастья, а это не так. – У нее вырвался тихий смущенный смешок. – Скорее, как будто кто-то открыл мне дверь.