Во многом такое благополучие основывалось на том, что интендантское и медицинское снабжение мест лишения свободы осуществлялось по каналам и фондам Уральского военного округа МО СССР.
Интересно заметить, что в последние годы несколько раз в телепередачах известный поэт и «певец» лесоповала М. Танич повествовал, как до 1953 г. он «сидел» именно на лагпункте Перша Усольского (Соликамского) управления лесных ИТУ. Причём страдал он якобы по политической статье (что следует однозначно понимать - «за правду», за «борьбу с режимом») и расписывал ужасы содержания - в частности, о том, что там было собрано - в числе нескольких сот заключённых - 80 «воров в законе», люто притеснявших остальных «зэков», и т.п. душещипательную чушь. Чушь потому, что Перша никогда не была «воровским» лагпунктом, - туда «сливались» все неворовские («в законе») группировки. Добавлю, для полной ясности, что, в отличие от чисто «воровских» зон, где отбывали назначенные судами сроки «воры в законе» и их приспешники, на Першу свозили из разных ИТУ преступников иных уголовных «мастей». Это были заключённые, нарушившие «воровские» законы и традиции и именуемые в их среде неблагозвучным термином «суки», а также «польские воры», «красные пояса», «мы на льдине», «ножовщики», «ломом подпоясанные», «махновцы», «мужики» и т.д. Внутрилагерная дифференциация заключённых была необходима, поскольку любая встреча этих группировок на территории пенитенциарных учреждений с «ворами в законе» неизбежно кончалась сведением накопившихся «идейных» счетов и могла вылиться в самую дикую, непредсказуемую резню. А для «воров в законе» существовал отдельный лагпункт с аналогичным режимом. Там, на Перше, никогда не было - и, как теперь говорят, не могло быть по определению - осуждённых по политическим статьям. Водворялись на спецстрогий режим заключённые только за многократные или особо тяжкие нарушения режима. Зачем известному, уважаемому человеку понадобилось столь беззастенчиво врать, живописуя свои «безвинные» страдания, трудно сказать... Во всяком случае, по нашей просьбе товарищи проверили архивную картотеку, но в указанные Таничем годы учётную карточку на заключённого под такой фамилией не нашли.
В дальнейшем, в ходе хрущёвской и последующей «гуманизации» исполнения наказаний, снабжение ИТУ было выведено из сферы Уральского военного округа, и мы быстро почувствовали качественную разницу, так как стали возникать трудности в обеспечении аппаратурой и некоторыми лекарственными препаратами (в том числе противотуберкулёзными средствами). Ряд аспектов «гуманизации» системы был доведён до абсурда - то ли просто идиотского, то ли умышленно вредительского. Вот судите сами.
В преддверии круглых государственных юбилеев и иных политически значимых дат почему-то объявлялась массовая амнистия осуждённым - т.е. людям, умышленно принёсшим, причинившим конкретное зло государству, обществу, отдельным гражданам. Таким образом, именно преступники, не отбывшие назначенное им наказание, поощрялись по самой высшей шкале - и не за какие-то добрые дела, свидетельствующие о раскаянии и искуплении, а просто по счастливому для них пересечению сроков заключения и юбилейных дат. Наряду с этим, основные трудовые массы не получали ничего, и только уж самые отличившиеся - единицы! - бывали поощрены наградами или - круг несколько шире - почётными грамотами и благодарностями.
А в то же время незаслуженно освобождённых по амнистии преступников за воротами исправительно-трудовых учреждений уже «ждали» очередные ни в чём не повинные жертвы, которые расплачивались имуществом, здоровьем и жизнями за красивый, но объективно несправедливый популистский политический жест. Явление гуманности...И вот эта внешне эффектная «красивость» «архигуманного» акта амнистии оборачивалась слезами и неизбывным горем сотен и сотен людей... Пример - страшная амнистия 1953 года.
Ещё одна «заслуга», за которую освобождали порой опаснейших преступников, - заболевание, например, туберкулёзом. Вначале освобождали, как говорится, «чохом» - по одному только факту заболевания. И в той ситуации претенденты на освобождение изощрялись в самых невероятных хитростях симуляции и членовредительства (дело даже доходило до торговли инфицированной мокротой), причём бывали случаи, когда им это надувательство удавалось. И снова гримаса «гуманности», плодившая ощущение безнаказанности, оборачивалась для кого-то большим несчастьем. Заметим очевидную абсурдность этих «гуманистических» игр: если больной туберкулёзом в обыденной жизни совершал преступление, он получал тот или иной срок лишения свободы; когда же, отбывая подобный срок, заболевал в зоне ранее здоровый преступник, его за это освобождали от отбытия наказания. Есть в подобном подходе здравый смысл? Думаю - нет. Лично я никогда не мог согласиться с такой «логикой» и сопротивлялся, в рамках законных служебных полномочий, как только мог. Но обращения в государственные и прокурорские инстанции оставались без реагирования.
Если вникнуть в этот вопрос глубже, картина вырисовывается ещё острее и нелепее. В 1960-1980-е гг. медицинские критерии для освобождения по болезни были конкретизированы и ужесточены: освобождению подлежали только больные распространёнными, запущенными деструктивными формами туберкулёза - при наличии симптомов тяжёлой лёгочной недостаточности и амилоидоза внутренних органов (необратимого амилоидного перерождения паренхиматозных органов - печени, почек, селезёнки, а также кишечника). Иными словами - с патологическими изменениями, несовместимыми с жизнью. То есть освобождать следовало неизлечимо больных, практически обречённых на смерть, - тех, которым осталось жить не более 2-3 месяцев, а то и меньше. А «гуманность» (наизнанку) выражалась в том, что больной туберкулёзом преступник ради того, чтобы умереть вне исправительного учреждения (в лучшем случае - в территориальном туберкулёзном диспансере, в худшем - под забором или в какой-либо ночлежке), должен был предварительно заразить неподдающееся учёту количество нормальных людей - жертв «гуманности». Особенно - подчёркиваю -детей! И вот такой «резервуар» с лекарственноустойчивой инфекцией (и миллиардными выбросами микобактерий Коха в окружающую среду) после досрочного освобождения полагалось везти - иногда через всю страну - в общем или плацкартном вагоне рядом со здоровыми, ничего не подозревающими людьми.
По этому вопросу мне не раз и не два приходилось «негуманно» выступать на совещаниях и конференциях, писать статьи в ведомственные издания, обращаться и в Прокуратуру РСФСР и СССР - всё бесполезно: псевдогуманизация была непоколебима, никакая разумная аргументация не воспринималась. Между прочим, случалось выслушивать и отповеди -дескать, сердобольности мне недостаёт...
Замечу между прочим: лечебные показатели в нашей больнице были порой несравнимо выше таковых в учреждениях Минздрава. Так, за 10 лет (с 1984 по 1993 гг.) смертность снизилась в 11 раз, показатель летальности - в 13,6 раза. Объяснение: высокая требовательность и контроль за приёмом дорогостоящих спецпрепаратов плюс хирургия. Если бы подобное было достигнуто где-нибудь в системе Минздрава, об этом раструбили бы на весь крещёный мир - со всеми вытекающими знаками внимания. Но говорить, а тем более писать о каких-либо достижениях в неласковой системе ИТУ считалось правилом дурного тона - в неё во все времена полагалось либо плевать, либо не замечать её (в высоких кабинетах ведь сидела нынешняя «демократура»). А мои попытки опубликовать названные цифры и факты в нескольких газетах остались без ответа.
«Гуманизация» дошла до того, что в противоборстве с преступными массами, сосредоточенными в зонах ИТУ, нельзя было и думать применить спецсредства, а тем более оружие. Даже когда кое-какие из них (например, аэрозоль «Черёмуха») и поступили на вооружение, ими практически не пользовались - потом затаскают и затреплют на совещаниях и активах. Оружие при ликвидации побегов, конечно же, применялось, но далеко не всегда на поражение. Мне лично известен случай, когда офицер охраны, преследуя в тайге беглеца, «архигуманно» бросился за ним в реку, не рискуя применить оружие, - потом не отпишешься. Сам едва не утонул в весенней воде, но задержал-таки резвого бегуна и потом доставил в зону за несколько километров. Красиво? Очень! Благородно? Куда уж больше. А ведь со стороны беглеца могла быть и имитация утопления, и просто силовая схватка на берегу, и любые другие уловки, потому что в тайге нет зверя, опаснее бежавшего рецидивиста. Старшего лейтенанта потом подняли на щит, ставили в пример... Но если стряхнуть словесную пену, то ведь это «подвиг наизнанку», поощряющий побеги. А что такое вырвавшиеся в тайгу изуверы, могу проиллюстрировать двумя примерами: летом 1956 г. двое беглецов местному охотнику, ранее посодействовавшему в поимке их собратьев, отрубили топором кисти обеих рук; в мае 1957 г. бежали четверо заключённых, а когда были пойманы, выяснилось, что трое из них четвёртого взяли в свою компанию для пропитания - на съедение (!) в пути, даже солью запаслись. Такая вот уголовная «романтика»... Приведённый случай с офицером - только наиболее яркая крайность, выявляющая общую направленность исправительно-трудовой политики советского периода, которая напрашивается на сравнение с нынешними омоновскими методами обращения с недовольным гражданским населением. Тут нельзя не подчеркнуть, что уж теперь-то, сегодня, до предела демократизированные системы МВД и ГУФСИН (аббревиатура пенитенциарной сферы) вооружены самыми совершенными спецсредствами и оружием - но не столько против умножающегося и валом накатывающегося на страну преступного мира, сколько против протестующего народа (МВД).
