– Людям свойственно ошибаться. Ведь когда появился рок-н-ролл, все твердили, что хуже уже не бывает, – а оказалось, бывает!
– Куда уж хуже! Но если я не успею до конца света выйти на пенсию, то страх как разозлюсь: столько лет мечтала дожить до пенсии – и вот те на!.. Нет в жизни справедливости, верно? А ты не боишься конца света? – Тотт взялась за расческу.
– Боюсь, конечно, – ответила Норма. – Жаль, если он настанет именно сейчас, когда у людей появилась наконец хоть капля хорошего вкуса. Загляни в нашу скобяную лавку или в магазин керамики, там такие милые вещицы продаются, и совсем недорого. Я просто гоню дурные мысли.
– И правильно, – кивнула Тотт. – Что в них толку? Вот Вербена ничуточки не боится. Надеется перед самым концом света исчезнуть. А мы, дескать, все здесь сгорим дотла. Сказала, что если вдруг не придет ко мне на стрижку – значит, вознеслась на небо. А я в ответ: «Ну спасибо, Вербена, будь ты и вправду доброй христианкой, взяла бы и меня с собой в рай, а не оставила бы здесь жариться».
– А она?
– Молчок.
– Что ж, Тотт, нравится ей так думать – пускай думает. Я больше не пытаюсь понять, зачем люди верят во всякую чепуху. Взять хотя бы террористов-смертников: взрывают сами себя и не сомневаются, что на том свете их ждут семьдесят райских дев и все такое прочее.
– То-то удивятся, когда очнутся и поймут, что просто-напросто померли, ни за грош пропали! Как там поется в песне у Пегги Ли, «Вот и все»?
– Да, но вот беда, никто же не знает, есть жизнь после смерти или нет, – сказала Норма.
Тотт замерла с расческой в руке.
– Господи, да лучше б ничего не было, я и земной жизнью сыта по горло. Хочу уснуть – и больше ничего.
– Ну что ты говоришь, Тотт! А вдруг ты на том свете снова встретишься с родными?
– Нет уж, дудки, мне и на этом свете их видеть не хотелось. – Тотт взяла флакон лака для волос и начала яростно поливать волосы Нормы. – Я хочу знать, для чего мы на свете живем, и не намерена ждать, пока помру. Разве я слишком многого хочу?
Закончив работу, Тотт глянула на Норму в большое зеркало, поправила локон-другой, протянула ей ручное зеркальце и развернула кресло, чтобы та посмотрела на себя сзади.
– Ну вот, готово, – просто картинка!
После похода в салон красоты Норму неотступно мучила тревога, и она облегченно вздохнула, когда застала тетю Элнер на крылечке, с улыбкой на лице. Поднимаясь по ступенькам, Норма сказала:
– Вы сегодня вся светитесь!
– Есть отчего, милая! Я бабочку спасла! Вышла я на крыльцо, а там красавица-бабочка попалась в паутину, я и освободила ее. Паука тоже жаль – без обеда остался, но ведь бабочки живут всего день, так пусть она хотя бы до вечера порезвится.
Норма очистила себе стул от барахла и села.
– Да, пусть поживет, порадуется.
Элнер продолжала:
– Знаешь, что черепахи живут полторы сотни лет, а бедные бабочки – всего день? Нет в жизни справедливости, верно?
– Верно, – кивнула Норма. – Тотт Вутен мне только что говорила те же слова.
– Про бабочек?
– Нет, про то, что нет в жизни справедливости.
– А-а… И к чему она это сказала?
– Боится, что не успеет до конца света выйти на пенсию.
– Бедняга Тотт, нашла о чем горевать. У нее и так забот хватает, с ее-то детишками непутевыми! О чем она еще болтала?
– Как всегда, о том о сем, а еще злилась, что не знает, зачем мы живем.
Тетя Элнер рассмеялась.
– Что ж, она не одна такая! Это вопрос на засыпку, не хуже чем про курицу с яйцом, согласна?
– Да.
– Передай Тотт, если она узнает, зачем мы живем, – пусть и с нами поделится!
* * *
Резкий звонок вырвал Норму из воспоминаний, вернув в настоящее. В страшное настоящее – ведь еще недавно тетя Элнер радовалась жизни, смеялась, а теперь лежит в приемном покое больницы, и что с ней стряслось, одному Богу известно.
Норма ждала, когда умолкнут звонки и поднимется полосатый шлагбаум, и вслед за Тотт Вутен и тетей Элнер задавалась вопросом: «И все же – для чего мы живем?»
В приемном покое
09.58
Застряв у шлагбаума, Норма и Мэкки добрались до больницы на восемь минут позже «скорой». В регистратуре им сказали, что Элнер в приемном покое и о ее состоянии пока ничего не известно, но доктор обо всем расскажет, как только будут новости. Тем временем Норме предстояло заполнить целую кипу страховых анкет и как можно точнее ответить на все медицинские вопросы. У нее тряслись руки, и она едва могла писать.
Норма никогда не знала точного возраста тетушки. Как многие люди ее поколения, Элнер родилась дома, и день ее рождения был записан в семейной Библии, которая давным-давно куда-то подевалась. Мать Нормы всегда скрывала свой возраст – скорее всего, она-то и избавилась от Библии, – так что теперь неоткуда было узнать, сколько лет тете Элнер, и Норма написала наобум: восемьдесят девять. Потом повернулась к Мэкки:
– Аллергия на лекарства у нее есть, не помнишь?
Мэкки помотал головой:
– По-моему, нет.
Пробежав глазами список перенесенных болезней, Норма везде поставила прочерки. На ее памяти тетя Элнер ни дня не болела, а почему – неизвестно. В ее годы почти все старики чем только не больны, а тетя Элнер ест все без разбору, любит жареное – с такой диетой и до инфаркта недалеко, и до диабета, а ей хоть бы что. Да, здоровья ей не занимать. Таскает тяжеленные мешки с кормом для птиц, несмотря на запреты Нормы. Покончив с анкетами, Норма вновь обратилась к Мэкки:
– Надо, наверное, сказать Линде?
– Нет, милая, давай подождем, не стоит ее зря беспокоить. Тетя Элнер в надежных руках, все обойдется, вот увидишь.
Норма, шумно вздохнув, крепко стиснула руку Мэкки:
– Как хорошо, что ты у меня есть. Не знаю, что бы я без тебя делала. С ума сошла бы наверняка.
Э-эй!
10.09
Элнер очнулась в темной комнате. Который час, она понятия не имела, но догадалась, что все еще находится в больнице: приборы попискивают, за дверью беготня. Похоже, с ней все в порядке: ничего не болит, руки-ноги на месте, шевелятся, кости тоже целы, и на том спасибо. Элнер лежала и думала: но где же Норма и Мэкки? А, ну конечно! – сообразила она. Небось с Нормой опять случился обморок, вот и задержались. С минуты на минуту должны приехать. Но вдруг люди в зеленых балахонах бросили ее здесь и забыли? Толстуху вроде нее потерять не так-то просто, но если вдруг ее все-таки потеряли, Норма с ума сойдет.
Бедняжка Норма унаследовала от матери хорошенькое личико и никудышные нервы. Элнер всегда была миловидна, но не могла сравниться с младшей сестрой, красавицей Идой. И нервы у Элнер были крепкие, жизнь она принимала как есть, а Ида росла беспокойным ребенком, и Норма пошла в нее. Элнер любит Норму как родную дочь, но с ней порой бывает нелегко. К примеру, Норма – ужасная чистюля. Мэкки шутит, что боится вставать ночью в туалет: вдруг вернется, а постель уже застелена? И прибавляет, что Норма родилась с банкой моющего средства в одной руке и с тряпкой в другой. Но сердце у Нормы золотое, при всех ее мелких слабостях. Чужую боль она принимает как свою, все мировые скорби берет на себя. Если кому-то нужна помощь – Норма тут как тут. Ни один старик в городе не остается без горячего обеда и без внимания – и все благодаря Норме. Словом, несмотря на все причуды и истерики, Норма – добрейшей души человек.
Минуло еще полчаса, за Элнер никто не приходил, и ей подумалось: а вдруг Норме не сообщили, что она здесь? Что, если люди в балахонах не знают, кто она и с кем связаться? Надо встать и найти кого-нибудь, чтобы позвонили Норме и вызвали ее сюда. А то, чего доброго, придется здесь ночевать.
Элнер спустила ноги с постели и не спеша, осторожно встала. С лестницы упала и не разбилась – обидно было бы поскользнуться на ровном месте и шею свернуть! Но, поднявшись на ноги, Элнер ощутила во всем теле небывалую легкость. Неужели похудела, пока спала и ждала приезда племянницы? Вот Норма-то обрадуется! Норму очень беспокоил порядочный вес Элнер, и она каждый божий день приходила мерить тетушке давление. И даже бекон не разрешала есть, разве что пару ломтиков на завтрак, а на ночь – ни-ни. Элнер, разумеется, ни слова ей не сказала про ужин у Мерла и Вербены, где угощали печенкой с беконом. К чему расстраивать племянницу?
