Этот предатель даже у потомков вызывает лишь чувство омерзения, а потому большинство историков склонны считать, что банда Шарла принесла ему голову принцессы намеренно, чтобы продемонстрировать, что его распоряжения выполнены в точности и вот доказательства содеянного. В то же время этот человек, несмотря на свои циничные и жестокие слова по отношению к погибшей таким ужасным образом родственнице, никогда не отличался хладнокровием и смелостью, а потому он не мог оставаться совершенно равнодушным. Быть может, чувство сострадания и было ему чуждо, однако не могла же в этот момент в его голове не промелькнуть мысль, что подобный исход не исключен и для него самого. Чувств же, охвативших Эгалите в тот момент, он все равно ни за что бы не выказал открыто, хотя бы из трусости.
Немного позже, по окончании обеда, герцог Орлеанский, видимо, все же мучаясь угрызениями совести, решил вновь поговорить о мадам Ламбаль с некой англичанкой, также бывшей у него в гостях в тот день. Испытывая желание хоть как-нибудь оправдаться, Эгалите уверял высокопоставленную даму, что он приложил со своей стороны все возможные усилия, чтобы освободить свояченицу. При этом он был настолько убедителен, что высокопоставленная дама, к тому же плохо разбиравшаяся в психологии этого низкого и трусливого человека, поверила ему. Вернувшись в Англию, она доказывала, что осуждение Филиппа Эгалите несправедливо, поскольку она своими глазами видела, как этот аристократ, давно опозоривший свой титул, на самом деле до глубины души потрясен последствиями сентябрьского народного бунта. Англичанка утверждала: «…Я уверена, что он говорил правду, так как он всегда вообще выражал самое живое участие к несчастной мученице».
Но оставим Эгалите наедине со своей совестью. Пока он рассказывал англичанке об усилиях, которые якобы прилагал к спасению принцессы, одиссея останков бывшей красавицы продолжалась. Побывав у Филиппа Орлеанского, ревущая толпа снова направилась к Тюильри и сделала очередную попытку прорваться во дворец, однако на этот раз стража решительно не допустила их за ограду. Уяснив, что с этой проделкой ничего не получится, убийцы прошествовали по улицам Сент-Оноре, Ферронери, Верьер и Сицилийского короля, совершив таким образом круг и вновь встав на Метельной улице. Здесь им взбрело в голову заглянуть в Сент-Антуанское аббатство, чтобы показать голову несчастной принцессы ее ближайшей подруге, настоятельнице монастыря госпоже Бово.
Дальнейшие действия убийц известны из показаний одного из свидетелей, который описал в своих воспоминаниях эти кровавые сентябрьские дни. Этот человек случайно оказался на улице Сент-Антуан, заполненной горами трупов. Он с ужасом видел, как по канавам вместо дождевой воды течет кровь. Свидетель почувствовал, что от страха ему становится плохо и кружится голова. Боясь потерять сознание, он зашел в ближайший кабачок, чтобы попросить там стакан воды. Едва он поднес стакан к губам, как в этот трактир ворвалась невменяемая толпа, жаждущая вина. В руках главаря была насаженная на пику женская голова, а роскошными белокурыми волосами жертвы убийца обмотал свою руку. Для того чтобы взять стакан с вином, этому чудовищу пришлось положить голову на прилавок. Свидетель узнал, что эта отрубленная голова принадлежала принцессе Ламбаль.
Утолив жажду, толпа направилась к Шатле, возможно, для того, чтобы сдать останки трупа в морг, однако в эти дни данное заведение не работало, и дикари бросили части тела принцессы среди дров в соседнем дворе.
Но если с телом принцессы убийцы больше не хотели ничего проделывать, то голова все еще казалась им интересной. Они выглядели абсолютно обезумевшими, а потому голова, украшенная, как прежде, роскошной шевелюрой, казалась им способной чувствовать. Им хотелось оскорблять ее снова и снова. Потому одичавшие люди решили, что неплохо было бы показать этой голове место, где красавица-принцесса окончила свое земное существование. Воодушевленные новой идеей чудовища отправились в тюрьму, где была заключена принцесса в последние дни. Говорят, что в толпе находился парикмахер, который, воспользовавшись всеобщим невменяемым состоянием, отрезал от головы чудные волосы погибшей женщины.
Исторические документы свидетельствуют: «Говорят, что некто Пэнтель воспользовался этим моментом для того, чтобы вырвать железное острие, на которое была насажена голова, и завернул ее в салфетку, которую принес с собой специально с этой целью; потом он вместе с товарищами пошел в Попэнкурскую секцию и заявил, что у него в узле находится мертвая голова, которую он просит оставить пока на кладбище „Quinze-Vingts“, а завтра он придет за ней с двумя другими товарищами, причем пожертвует 100 экю на бедных участка…». Вероятно, так оно и было, потому что известно также распоряжение полицейского комиссара, отдавшего приказ похоронить то, что осталось от госпожи Ламбаль, на кладбище при Воспитательном доме.
Остается задать вопрос, почему жертвой столь страшного преступления явилась именно принцесса Ламбаль, а не какая-либо другая придворная дама, поскольку таковых вместе с ней находилось в Малом Форсе несколько, тем более что вина их была гораздо серьезней, нежели мадам Ламбаль, обвинения против которой выглядели весьма сомнительными и бездоказательными.
Думается, что убийство мадам Ламбаль являлось преднамеренным, и подобное предположение практически неопровержимо. Ведь 3 сентября только в отношении нее было принято решение о переводе из Малого Форса в Большой; больше никого подобные санкции не коснулись. Это обстоятельство свидетельствует в пользу преднамеренного убийства, – считают авторы «Histoire parlementaire de la Revolution francaise». В XVII томе этого труда указывается: «Это исключение заслуживает особого внимания. Оно доказывает, что ее или хотели судить, считая виновной, или же хотели, по крайней мере, подвергнуть опасности – быть судимой». В этой же работе высказывается предположение, почему именно принцесса Ламбаль приняла на себя всю накопившуюся десятилетиями ненависть французского народа к аристократам.
Помимо всего прочего, в предреволюционные годы страна была буквально наводнена брошюрами, вернее, пасквилями против королевы, где говорилось о распутных нравах, царивших при дворе. Заодно с королевой нападкам подвергалась и ее ближайшая подруга, принцесса Ламбаль, которую не стеснялись называть даже публичной женщиной.
Таким образом, и королева, и принцесса Ламбаль пользовались весьма скверной репутацией, которой на самом деле совершенно не заслуживали. Но народ привык верить печатному слову и не забыл ничего из тех грязных пасквилей. О легкомысленном поведении придворных дам, как, впрочем, и всех прочих аристократов, ходили легенды, однако имя Ламбаль повторялось чаще других. Такова причина столь зверского убийства, особенно в тот краткий период, когда еще было принято щадить женщин (во всяком случае, таково мнение авторов труда, упоминавшегося выше). Только в убеждении людей, что они имеют дело с законченной распутницей, можно найти объяснение сценам, разыгравшимся вокруг ее трупа, которые на самом деле больше напоминали садистские безобразные оргии.
Предоставим слово Мерсье, автору «Парижских картин». Этого человека никогда нельзя было упрекнуть в симпатиях к аристократам, которых он неизменно называет «бывшими». Однако даже этот республиканец не видит оправданий ужасным событиям сентября, называя их гнусными и бесполезными. Что же касается принцессы Ламбаль, то, как считает Мерсье, единственным ее преступлением была преданная любовь к королеве. Он говорит: «В народных волнениях вообще принцесса не играла никогда никакой выдающейся роли; на нее не падало никакого подозрения, и она, напротив, была известна всему народу своей обширной благотворительностью. Самые беспощадные журналисты, самые пылкие народные ораторы никогда не указывали на нее ни в своих статьях, ни в своих речах».
Здесь, правда, Мерсье совершенно забывает о памфлетах, в которых королеву и принцессу обвиняли в противоестественной человеческому существу лесбийской связи. А ведь именно этим несправедливым обвинением руководствовались большинство из тех, кто принимал участие в убийстве принцессы, а потом так дико надругался над ее трупом.
