Убийцы бежали по городу, волоча за собой клочья мяса, как вдруг заметили какой-то предмет, который выглядывал из обрывков одежды, кое-как сохранившихся на трупе. Этот предмет оказался маленьким портфелем. Барабанщик по имени Эрвелен решил, что будет разумно передать находку в Комитет секции Воспитательного дома. Все документы, находящиеся в портфеле, были тщательно зафиксированы, а поведение Эрвелена одобрено.

Из Комитета секции Воспитательного дома Эрвелен был отправлен в Законодательное собрание, где произвели допрос по поводу убийства принцессы Ламбаль. Этот допрос остался зафиксированным в документах, и его жуткий реализм потрясает до сих пор.

«Вопрос: Не было ли изжарено сердце бывшей принцессы Ламбаль по требованию людей и даже его самого в топившейся печке в этом заведении (в кабачке неподалеку от места убийства, где развлекались бандиты – прим. авт.) и не ел ли он затем сам этого сердца?

Ответ: Не видел и не ел.

Вопрос: Не носил ли он на острие своей сабли половые органы Ламбаль?

Ответ: Нет, я носил кусок ее гребенки.

Вопрос: Как же можно было прикрепить кусок гребенки на конец сабли?

Ответ: Это была часть головного убора – тока.

Вопрос: Но гребенка и ток – две разные вещи?

Ответ: Они были соединены проволокой.

Вопрос: Где были подобраны эти вещи?

Ответ: В канаве, напротив тюрьмы Форс.

Вопрос: Не принимал ли он участия в процессии, которая ходила по улицам с головой и другими частями тела убитой?

Ответ: Нет».

Так, по свидетельским показаниям, историкам удалось уточнить путь страшной одиссеи трупа принцессы Ламбаль. Одна из свидетельниц, мадам Лебель, супруга одного из художников, бывшего члена Академии, в этот день по стечению обстоятельств оказалась на улице Кордери. Там слышался ужасный шум. Встревоженная женщина спросила у прохожих, что случилось? Те ответили, что это по Парижу носят голову приятельницы королевы. Насмерть перепуганная, мадам Лебель бросилась искать убежище у одного из знакомых парикмахеров, поскольку считала того убежденным роялистом. Тем не менее скрыться от страшной процессии ей так и не удалось. Стоило ей войти в салон, как буквально следом за ней в парикмахерскую хлынула толпа с мертвой головой.

Бандиты потребовали от мастера, чтобы тот «как следует отделал голову Ламбальши, чтобы Антуанетта ее узнала». Несчастному парикмахеру ничего не оставалось, как подчиниться требованиям обезумевшей пьяной оравы. Ему пришлось вымыть голову, завить и напудрить все еще роскошную белокурую шевелюру, хотя остатки крови он так и не смог убрать с волос. Удовлетворенные убийцы забрали голову, насадили ее на пику и направились в Тампль.

В час дня жуткая процессия приблизилась к Тамплю. Муниципальная стража осведомилась, чего хотят эти люди, на что последовал ответ: «Заставить Антуанетту приложиться к голове, которую она так любила, а потом пронести по улицам уже две головы». Чтобы предупредить очередной самосуд, два комиссара, надев трехцветные шарфы, видимо, для успокоения толпы, решили вступить в переговоры с народом и хоть как-то охладить горячие головы. Один из комиссаров заявил, что Национальное собрание доверило ему защиту королевской семьи в качестве самого ценного залога страны перед лицом наступающего неприятеля, а потому в данном случае самосуд явится не только делом неполитичным и недальновидным, но также опозорит всю нацию, допустившую убить своих государей без суда и следствия.

В итоге комиссары предупредили толпу, что она может стать жертвой подстрекательства лиц, склонных к перегибам, чего республика одобрить решительно не может. «К тому же, – заявили они, – подобное дикое поведение роняет престиж парижан в глазах остальных французов». С другой стороны, комиссары сами не на шутку опасались стать жертвой самосуда толпы, готовой на все и неизвестно в какую минуту. «Мы оказываем доверие вашему благоразумию, – сказали комиссары, – а потому пропустим шестерых представителей в Тюильрийский сад, чтобы те смогли предъявить королеве свои требования, и их станут сопровождать представители законной власти».

Вслед за этим ворота сада Тюильри были отворены, и за пределы ограды ворвались, правда, не шестеро, как просили комиссары, а, как минимум, в два раза больше, а за ними просочилось еще несколько десятков особенно возбужденных рабочих со своими кровавыми трофеями. Комиссары поняли, что поддержание общественного порядка превращается в большую проблему.

В толпе раздались вопли и требования, чтобы королева подошла к окну, потому что, если она не посмеет исполнить требования бандитов, то они пройдут внутрь дворца и заставят Марию Антуанетту «поцеловать голову своей б…». Тем не менее комиссары проявили похвальную стойкость, не позволив убийцам исполнить свое намерение. Те поняли, что проникнуть в место заключения королевы им не представится возможности, а потому отвели душу в самых непристойных ругательствах и отвратительных проклятиях, какие только мог придумать одурманенный кровью и алкоголем мозг.

Не удовлетворившись тем, что им удалось поднять голову погибшей принцессы на пике к самому окну Марии Антуанетты, убийцы чувствовали потребность сделать еще что-либо омерзительное, поскольку их садизм, вырвавшийся на свободу, требовал еще чего-то особенного. Одиссея трупа продолжалась.

В это время герцог Пентьеврский с его прислугой пребывали в состоянии крайнего ужаса и растерянности, поскольку все были уверены, что после визита к королеве озверевшая орда кинется именно к нему, через бульвары, к Тулузскому отелю. Герцог понимал, что он со своими людьми совершенно бессилен перед разбушевавшейся народной стихией, а потому приготовился ко всему и приказал открыть галереи дворца. Ему оставалось только ждать, когда эти дикари с головой его родственницы придут требовать очередной порции крови.

Банда же, проходя по улицам, все больше и больше увеличивалась в размерах. Возглавлял ее все тот же Шарла, который размахивал пикой с насаженной на нее головой, как адским тирсом. Уже вблизи Тулузского отеля навстречу убийцам вышел один из преданных слуг герцога Пентьеврского. Он спросил Шарла, куда направляются все эти люди? «Мы хотим, чтобы эта сволочь немедленно поцеловала свою роскошную мебель», – ответил Шарла.

Стараясь казаться спокойным и сдерживая естественный ужас, слуга мягко и отчетливо произнес: «Вы ошиблись адресом. Она никогда не проживала в этом месте. Квартира, которую вы ищете, находится в Тюильри или в отеле Лувуа».

На самом деле все было не совсем так. Принцесса действительно жила в Тюильри, поскольку этого требовали ее обязанности гофмейстерины: находиться как можно ближе к королеве. Что до остальной собственности, мадам Ламбаль имела конюшни на улице Ришелье. Но ее квартира находилась именно в Тулузском отеле. Удивительно, но толпа по неизвестной причине поверила словам слуги герцога Пентьеврского, а потому чудовищное шествие вновь развернулось в направлении Тюильри. Что творилось в головах убийц, уже совершенно непонятно, однако по дороге в Тюильри пьяной ватаге отчего-то захотелось свернуть в Пале-Рояль.

В Пале-Рояле жил герцог Орлеанский, предатель Филипп Эгалите. Ничуть не смущенный кровавой драмой, разыгрывающейся по всему Парижу, Эгалите собирался сесть за стол со своей любовницей Бюффон. В этой же компании находились несколько его знакомых из Англии. Кажется, толпа слегка испортила обед господину Эгалите.

Когда в дворцовом дворе послышались дикие вопли толпы, один из англичан подошел к окну узнать, что случилось. Он буквально оцепенел от ужаса, увидев голову принцессы Ламбаль на пике. Англичанин отшатнулся от окна, и герцог Орлеанский решил наконец проявить интерес к происходящему на улице. «Ну и что там?» – спросил он равнодушно. «Они несут голову на пике!» – только и смог выговорить англичанин. «И вы так переволновались из-за этого? – фыркнул Эгалите. – Подумаешь: голова на пике. Это нисколько не помешает нашему обеду».

Он пригласил присутствующих к столу, после чего поинтересовался, нет ли сведений, что над какими-либо женщинами из числа заключенных в тюрьмах народ совершил самосуд. Ему ответили утвердительно: да, многие женщины погибли. «Тогда мне хотелось бы знать, что произошло с мадам Ламбаль». Англичанин больше не мог говорить; он поднес руку к шее и провел по ней рукой. «Ясно», – сказал Эгалите и немедленно заговорил о другом, всем своим видом показывая, что данная тема исчерпана.