– А ты вспомни Евочку, – подсказал Царевич. – Как только мы ухлопали фантомную крокодилиху, так она сразу же вернулась из небытия.
– Ты хочешь сказать, что на месте убитых гоблинов и киллеров, тут же или немного спустя, появлялись люди, которые были их прототипами?
– Именно. И Матёрый развозил их по домам, во избежание крупного скандала. Киллеры и гоблины были фантомами, появившимися на свет благодаря колдовским манипуляциям с рисунками и живой водой, но мы то с вами живые люди, которые просто покушали яблочек и оказались в воображаемом мире. Но суть наша от этого не изменилась. И если нас убьют, то без всякой надежды на воскрешение, уверяю вас. И вероятно российские сыскари страшно удивятся, обнаружив прошитые пулями тела в подземных сооружениях, вроде бы не приспособленных для крутых разборок. А пресса долго будет размышлять над тем, что заставило московского олигарха спуститься в нашу городскую канализацию, дабы принять там смерть в компании с писателем, художником и шофёром.
Самоедов с Кляевым призадумались. Вопрос жизни и смерти, это, что там ни говори, фундаментальный вопрос. Тем более что умирать тебе придётся практически за голую абстракцию, за мир, который не существуёт в природе, где Добро и Зло всего лишь плод воображения. А все рассуждения, что воображаемое Зло может стать Злом реальным кажутся почти абсурдными и плохо согласующимися с нашими представлениями о том, что в этом мире представляет угрозу, а что нет. Конечно, можно было бы сослаться на борьбу Идей, которая на протяжении всей человеческой истории являлась двигателем прогресса, но в данном конкретном случае эти идеи были воплощены в слишком уж сказочные, почти карикатурные, образы, чтобы серьёзные люди, выросшие в иной системе ценностей, приняли близко к сердцу проблемы магов и королевичей, графинь и нимф, крепостных крестьян и кощеев бессмертных.
– В любом случае нет смысла в нашем сидении в Кощеевом дворце, – сказал Кляев. Сказочный этот мир или не сказочный, но отдавать его, кому ни попадя, я не намерен. Почему, скажите на милость, всегда и везде торжествовать должны чародеи-аферисты, а не благородные лорды-пролетарии. Нет, шалишь, раз уж Кляеву выпало защищать Добро, то он его защитит, сказочное оно или натуральное. – Люблю аристократов, – ехидно заметил Самоедов. – В одном я с Василием согласен, нельзя отдавать искусство в руки торгашам. Фантазия должна быть средством парения духа, а не средством наживы и способом порабощения чужой воли. – Красиво сказал, хотя и по-интеллигентски, – хмыкнул Кляев. – Так я пойду, позову Полудурка?
– Зачем? – удивился Царевич. – Пока как средство передвижения, а потом видно будет. – А этот монстр нас не покусает, – забеспокоился Самоедов, которому враз расхотелось защищать свободу искусства таким вот экзотическим способом. – Кто знает, что на уме у животного.
– За дракона я ручаюсь, – сказал лорд Базиль. – Не станет он есть Кощея Бессмертного и его верных сановников.
Вспомнивший о своём боярском статусе, Самоедов вопросительно взглянул на царя царей Ивана Бессмертного, которому по долгу службы принадлежало право принимать решения. Царевич оказался на высоте положения, в том смысле, что махнул рукой и позволил Кляеву делать всё, что тот сочтёт нужным. И действительно, какой смысл сидеть и ждать, пока освоившийся в Берендеевом царстве Василевич бросит на сказочный дворец своих вооружённых до зубов отморозков.
Кляев достал из сумки фонарик и посигналил им в звёздное небо, а потом и вовсе включил сирену Уазика, чем переполошил всех сторожей Кощеева сада. Полудурок не появлялся, зато сбежались все церберы, аргусы и слетелись гарпии, заполнив все аллеи и обширную площадь перед замком. Дабы не уронить авторитет, Царевичу пришлось выпить рюмку живой воды и раздуться до пределов сказочно-богатырских. Преображение Ивина было встречено ликованием, как в среде «собачек», так и в среде гарпий, совершенно отвратительных особ с перепончатыми крыльями и с тупыми злобными харями, от которых к тому же ещё скверно пахло. Похоже, долгое отсутствие патрона всерьёз волновало Кощееву рать, иначе трудно было объяснить лай торжества, в мгновение разрушивший тишину ночи и слышимый, наверное, даже в Киндеряевом замке. – Внимание, – поднял руку Кляев, и торжествующий лай сразу же стих. – Его Бессмертие будет говорить.
Царевич и сам себе казался жутко внушительным, что же тут говорить о застывшем с открытыми ртами электорате, обретшем, наконец, своего вождя. Поблагодарив всех присутствующих за верную службу, Его Бессмертие оставил под своей рукой только тридцать гарпий, а остальным повелел вернуться к исполнению обязанностей. Похвальная быстрота, с какой жуткие монстры повиновались вождю, навела либерала Царевича на мысль, что и в авторитарном режиме есть своя прелесть.
– Зачем нам гарпии? – зашипел испуганный парадом монстров Самоедов. – Для охраны, – огрызнулся Васька. – И для проведения диверсионно-разведывательной операции в тылу врага.
Полудурок, наконец, услышал Кляевский зов, и ястребом спикировал к ногам Ивана Царевича. То ли солидный рост и Кощеево обаяние были тому причиной, то ли Иван просто притерпелся к жутковатому виду обитателей Берендеева царства, но на этот раз дракон Полудурок не произвёл на него устрашающего впечатления. Царевич рассматривал его сейчас исключительно с прагматично-утилитарной точки зрения и пришёл к выводу, что как летательный аппарат дракон обладает бесспорными преимуществами перед вертолётами, ну хотя бы абсолютной бесшумностью передвижения, что делает его незаменимым при проведении разведывательной операции.
При виде Его Бессмертия дракон закивал всеми тремя своими головами, что, видимо, должно было выражать крайнюю степень верноподданнических чувств. Кощей в долгу не остался и ласково потрепал преданного слугу по крайней шее. Шея, между прочим, была защищена столь толстой бронёй, что Иван даже удивился, как он в свое время не сломал об неё клыки, когда ослепленный яростью атаковал дракона на холме, где Ираида Полесская устроила свою дурацкую вакханалию.
Если верить Ваське Кляеву, то пуля, что автоматная, что пистолетная прошибить драконью броню не могла. Самоедов вслух порадовался и за Полудурка и за себя, устраиваясь с удобствами на его спине. Царевич уселся посредине, вцепившись руками в драконий гребешок, а Кляев был за водителя или кучера, для чего подвинулся поближе к головам, дабы давать дракону направляющие указания. Дракон взмахнул огромными крылами и без труда оторвался от грешной земли. Мишка за спиной у Царевича взвизгнул от ужаса и восторга. И, в общем-то, было чему восхищаться и чем восторгаться. Ибо драконий полёт оказался на удивление плавным, а яркая луна позволяла любоваться землёю с высоты птичьего полёта.
Гарпии, чётко держа строй и не нарушая дистанции, летели справа и слева от дракона, готовые спикировать на врага в любую секунду. Царевич почувствовал что-то вроде гордости адмирала воздушной эскадры, ведущего в бой целую стаю штурмовиков-истребителей. Тем более что искомая цель обнаружилась буквально через десять минут полёта.
Василевич (а раскинувшийся на земле буквально в десяти километрах от Кощеева сада стан мог принадлежать только ему), видимо, не ждал атаки с воздуха. Во всяком случае, зениток вокруг большой армейской палатки Царевич не обнаружил. Судя по всему, олигарх решил ограничиться только стрелковым оружием в борьбе с монстрами Берендеева царства. Сей стратегический просчёт и решил использовать лорд Базиль, которому Кощей Бессмертный, как истинный царь царей передоверил ведение боевых действий.
Лунный свет, заливавший поляну, на которой раскинулся стан, позволял видеть расположение врага во всех подробностях. Кроме палатки здесь были ещё две грузовые машины, затянутые тентами и две легковых, одна из которых, кажется, принадлежала Костенко. Так, во всяком случае, утверждал опознавший её Мишка. Из этого напрашивался очевидный вывод: противоборствующие стороны, оказавшись в Берендеевом царстве, решили объединить усилия против общего врага. А врагом этим, бесспорно, был писатель-придурок Иван Царевич, вздумавший встать поперёк дороги людям, озабоченным деловыми проблемами. Не приходилось так же сомневаться, что олигархически-мафиозная рать набирается сил для решающего утреннего броска на ненавистного врага.
