– Я есть хочу, – возразил Васька. – А здесь наверняка находится замороженная повариха. – И как ты её найдёшь? – спросил Царевич, в очередной раз поражаясь Васькиной сообразительности.

– Смотрю, какая из них всех толще.

Похоже, Кляев, наконец, обнаружил искомое, поскольку достал из кармана бутылку с живой водой и брызнул ею на приглянувшуюся статую. Статуя тут же ожила и задвигалась, причём не в шокирующем почтенную публику обнаженном виде, а в самом что ни на есть скромном и достойном всяческого одобрения, то есть в платье и белом переднике. Кляев угадал, перед ними действительно стояла повариха, к слову, весьма и весьма симпатичная на вид, но, надо признать, среди Кощеевой обслуги страхолюдин вообще не было. Редкостный, судя по всему, был эстет и ценитель женской красоты.

Кляев щедро разбрызгивал воду, оживляя одну статую за другой, и вскоре обширный холл заполнился весьма аппетитной, на взгляд Царевича, плотью. Служанок было никак не менее трёх десятков, что повергло Ивана в замешательство.

– Ну и что мы будем делать с этим кордебалетом? – Гулять так гулять, – усмехнулся Васька, довольный плодами собственных усилий. – Пир горой нам, девушки, и поживее.

Повариха стрельнула в лорда Базиля глазами и склонила голову в знак послушания. Девушки исчезли столь стремительно, что Царевич не успел даже вдоволь налюбоваться ожившей по воле Кляева клумбой.

– Обрати теперь внимание на живописные полотна, – махнул Васька рукой с видом искусствоведа.

Царевич обратил. Полотен было три, и поражали они воображение не только своей величиной, качеством работы, но и персонажами на них изображенными. Иван даже удивился, как это он с первого взгляда не опознал фею Моргану, блиставшую красотой на залитой лунным светом поляне. В глубине полотна возвышался потрясающей красоты замок, поражающий взгляд изысканностью архитектуры. Лик феи Морганы был задумчивым и нежным, что чрезвычайно умилило расчувствовавшегося от воспоминаний Царевича. Умиление мигом рассосалось, когда он перевел глаза на другую картину, где ведьма Вероника исполняла вакхический танец среди полыхающих огнем медных чаш. Лицо у ведьмы было властным и злым, во всяком случае, так показалось Царевичу, почувствовавшему себя не совсем уютно под взглядом направленных прямо на него заворачивающих глаз. На третьей картине была изображена Вера Михайловна Царевич в до боли знакомом Ивану интерьере родной хрущобы, у кухонной плиты, и с лицом не оставляющим сомнения в том, что дама находится в жутко расстроенных чувствах, и с её уст вот-вот готовы сорваться слова, возможно даже матерные, в адрес неудачника мужа, свихнувшегося придурка и клинического негодяя.

– Ну и что всё это значит? – произнёс растерянно Царевич. – Когда мы в первый раз проходили мимо этих картин, на них были изображены другие персонажи. Я это помню совершенно точно. Причём женщины были обнажённые, а теперь на всех трёх картинах – Верка, да к тому же одетая согласно взятой на себя роли.

Скорее всего, Кляев был прав: не мог же в самом деле Иван не узнать собственную жену, с которой худо-бедно прожил шестнадцать лет, в каком бы там виде художник её не отобразил.

– Похоже, замок решил сделать приятное новому хозяину.

Пока Царевич разбирался в собственных мыслях по поводу портретов, Кляев вышел на крыльцо дворца, сунул два пальца в рот и свистнул. Через десять секунд перед Царевичем и Кляевым предстал трёхголовый «пёсик», который своим видом мог напугать любого и превратить сладкий сон в сон кошмарный. К сожалению, Царевич не спал, а потому и не мог проснуться, как сделал бы на его месте любой нормальный человек, дабы не подвергать психику тяжким испытаниям.

– Где Малюта Селютинович? – с просил Царевич, стараясь держаться как можно более величественно.

Цербер подозрительно засмущался, завертел всеми тремя головами, завилял хвостом и принялся рисовать узоры на песке огромной когтистой лапой.

– Неужели съели? – ужаснулся Царевич. – Как можно, Ваше Бессмертие, – пролаял цербер. – Без вашего приказа. Сбежал он. – Ну и чёрт с ним, – облегчённо вздохнул Царевич, которому совсем не улыбалось брать на душу лишний грех, пусть и невольный. – Впредь всех задержанных в саду ведите прямо во дворец пред мои светлые очи.

– Слушаюсь, – вскинул хвост кверху цербер. – Будет исполнено, Ваше Бессмертие. – Службист, – одобрительно хмыкнул Кляев вслед удаляющемуся стражу Кощеева сада.

Царевич был слегка смущён, что предположения Васьки столь блестяще подтвердились. Если судить по поведению Цербера, то тот нисколько не сомневался, что видит перед собой Кощея Бессмертного. Было во всём этом что-то абсурдное и даже неприличное. Известный российский писатель, интеллигент, либерал и вдруг нате вам – злодей. Да не просто злодей, а в некотором роде олицетворение негодяйства. – У тебя, между прочим, и шкура посерела, – заметил Кляев, пристально оглядывая Царевича.

– Это ты брось, – возмутился Иван. – Просто пропылилась.

Однако стряхнуть эту самую пыль с прежде белоснежной шкуры ему почему-то так и не удалось, что Царевича слегка расстроило, тем более что Васькина шкура прямо таки сверкала белизной.

– Были мы Волки Белые, стали мы Волки Серые, – подлил масла в огонь Кляев. – Думаешь, что в этом есть мистический смысл?

– Кто его знает, – пожал плечами Василий. – У Матёрого надо спросить, чем Белый Волк отличается от Серого.

Пир горой, приготовленный расторопными служанками, прошел в молчании. Царевич впал в настолько глубокую задумчивость, что даже начисто забыл о Мишке Самоедове, который так и стыл у стены недвижимой статуей.

– Тот ещё Аполлон, – усмехнулся Кляев, вытирая рот салфеткой.

Готовить в Кощеевом дворце, надо сказать, умели, и Царевич, несмотря на невесёлые мысли, одолевшие его по поводу собственного неясного статуса, ел с большим аппетитом. Высказанная Кляевым критика по поводу статей Самоедова заставила Ивана встряхнуться и даже испытать чувство неловкости по поводу своей забывчивости. Мишка хоть и был изрядной скотиной, но всё-таки не заслужил совсем уж свинского к себе отношения со стороны давних знакомых.

– Оживи его.

Кляев двинулся было к Самоедову с волшебной жидкостью, но тут у крыльца залаял на три голоса Цербер, и Васька изменил маршрут. Вернулся он один, но с любопытной вестью: – Собачки поймали Селюнина и Сеню Шишова. – Вот тебе раз, – дивился Царевич. – А вурдалак откуда здесь взялся? Ладно, веди сначала Селюнина.

Селюнин настороженной крысой скользнул в зал и замер, словно громом поражённый. И поразил его вовсе не горделивый вид новоявленного Кощея, а статуя Мишки Самоедова, сиротливо притулившаяся у стены.

– Разгневал он Его Бессмертие, – лениво пояснил Кляев, перехвативший взгляд Селюнина. – Пришлось наказать.

– Да как же так, – заохал было Селюнин, но тут же спохватился: – Но если разгневал, то тогда конечно. Порядок в державе должен быть.

Малюта Селютинович с таким страхом покосился в сторону сидящего на троне Кощея Бессмертного, что тому стало неловко и смешно. Царевич, однако, напустил на себя важный и грозный вид, дабы показать хитроватому и подловатому соседу, что шутить шутки с ним в этом дворце не намерены.

– Почто самозвано пролез в мои сановники? – грозно рыкнул с трона Иван – Почто яблоки воровал из моего сада?

Малюта Селютинович ослаб и покрылся потом. Наверняка сейчас проклинает себя за то, что так разоткровенничался сегодня по утру. Но кто же знал, что сосед по дому Ванька Царевич, жалкий писателишка, окажется вдруг могущественнейшим Кощеем Бессмертным, одним взглядом, превращающим живого человека в статую. Было от чего испугаться Селюнину, неосторожно взвалившему на себя бремя забот по обеспечению интересов своего племянника в Берендеевом царстве. – Колись, давай, – бесцеремонно ткнул Кляев Селюнина кулаком в бок. – Видишь, его Бессмертие гневаются. – Так ведь не в чем признаваться, Вася, в смысле лорд Базиль. Чист я перед вами, Ваше Бессмертие, аки голубь.