– Ты произвела впечатление на парней, – ответил Коннор.

– Как это я произвела впечатление? – спросила она, довольная, что Коннор наконец заговорил с ней.

Она расправила плечи в ожидании комплимента. Может, они заметили, как она вовремя к ним подошла, как ела наравне со всеми? Они наверняка оценили ее вежливую манеру держаться. Да, конечно, они обратили внимание на ее достойное поведение.

– Ты съела больше Куинлена. Да что там, ты съела больше, чем вся компания.

Такого ответа Бренна не ожидала! Сказать даме, что она ест больше солдата, – не комплимент, а оскорбление. Неужели он не понимает?

– Видимо, Куинлен и остальные не так уж проголодались, – начала она в свое оправдание. – И потом, разве можно следить за тем, сколько я ем… На это вообще нельзя обращать внимания.

Коннор улыбнулся. Боже, когда он улыбается, он становится таким симпатичным!

– А мы думаем, что можно.

Она почувствовала, как краснеет. Сперва Бренна хотела соврать и сказать, что она не обжора и не какая-то свинья, но потом решила быть честной. Ей еще не раз придется есть с этими дикарями, и если она сейчас их обманет, то потом они все равно заметят, сколько она ест на самом деле.

– Да обычно я ем гораздо больше.

– Неужели, миледи? – изумился один солдат. Он не поверил.

Она с упреком посмотрела на него, давая понять, что думает о его манерах.

– Откровенно говоря, да.

Куинлен расхохотался первым. А за ним – остальные.

Бренна смутилась еще больше и отчаянно пыталась придумать, как отвлечь их внимание от обсуждения ее аппетита.

Но никто не мог говорить ни о чем другом.

– Какой прекрасный весенний вечер! – попробовала Бренна переменить тему разговора. – Не так ли?

– А вы больше едите, когда нервничаете? – спросил Куинлен.

Что за странный вопрос!

– Нет, – ответила она.

Эти грубияны снова разразились хохотом. Она подождала, когда они успокоятся, и снова попробовала их отвлечь:

– Коннор, может, ты наконец познакомишь меня со своими людьми?

– Сейчас они сами представятся.

Она уже знала Оуэна и Куинлена, а теперь, когда она перевела взгляд на трех остальных, назвались и они.

Эден был самым тщедушным. Хотя, по английским меркам, он ничуть не мал, решила она. Другого, с большими карими глазами, как у оленя, звали Дональд.

Самым робким из людей Коннора был Джирик. Он едва осмелился посмотреть ей в глаза, называя свое имя.

– Я очень рада познакомиться с вами, – с церемонной любезностью объявила Бренна.

– А могу я задать вам один вопрос, миледи? – спросил Куинлен.

– Пожалуйста, – милостиво разрешила она.

– Когда вы нас в первый раз увидели, вы очень испугались, и мы до сих пор удивляемся почему.

– Вы думали, мы хотим вам сделать что-то плохое? – спросил Эден. Он улыбнулся, давая понять, какой забавной нелепостью было бы подобное предположение. – Вы еще тогда молились.

Она почувствовала себя несколько растерянной.

– Да, я молилась… И действительно думала, что вы собираетесь причинить мне зло.

– Но потом, миледи, – вступил Оуэн, – когда вы узнали, что ничего плохого мы вам не хотим, вы все равно нас боялись. Почему?

Они что, никогда не смотрели на себя в зеркало? Или у них не водится такой роскоши? Но Бренна решила, что сейчас ни к чему было бы говорить им прямо, на кого они похожи, и только молча пожала плечами.

Кажется, никто из них не собирался сменить тему.

– Может, это из-за боевой раскраски вы нас так испугались? – предположил Оуэн.

– Я и в самом деле не могу вам ответить! Я просто боюсь вас оскорбить.

Непонятно, почему ее чистосердечное признание снова заставило их расхохотаться. Тогда она решила прикинуться совсем уж простушкой.

– Ну что ж, так и быть, признаюсь, ваша раскраска меня тогда страшно напугала, – сказала Бренна, кивая головой для пущей убедительности. – И ваши мощные фигуры, ваши манеры, одежда, грозные лица, и то, как солдаты моего отца испугались вас, а ведь их было двенадцать, а не пять, как вас… Мне продолжать?

К ее ответу они отнеслись как к комплименту. И тут Бренна решилась напрямую заявить им, что на самом деле не такое уж и жуткое они произвели на нее впечатление и что для настоящей английской леди, если она, конечно, в здравом уме, все это сущие пустяки, но в последний момент новая тревожная мысль промелькнула в ее голове и заставила немедля обратиться к Коннору:

– Я не буду наносить, как вы, боевую раскраску, вы должны понять. Это дикость, Коннор, и ты не жди, что я…

Ее протестующую речь прервал мужской хохот.

Не смеялся только один Коннор. Он вообще мало смеялся, как и подобает мужчине. Но сейчас он улыбнулся. Сердце ее быстро забилось. У него были красивые белые зубы, как и у всех остальных. Она удивилась: зачем наносить на кожу такую отвратительную краску и при этом так заботиться о зубах? Да, они очень странные. Сможет ли она когда-нибудь понять этих людей и найти свое место среди них?

– Женщины не удостаиваются такой чести.

Она даже не поняла, о чем он говорит.

– Какой чести?

– Раскраски, – объяснил Коннор. – Это разрешено только воинам.

Похоже, Коннор не шутил, и Бренна не осмелилась засмеяться, что оказалось нелегко. У нее даже в горле запершило от усилий сдержаться, но она должна была оставаться вежливой.

– Миледи, а вы раньше никогда не видели горцев? Вы вообще-то что-нибудь знаете о нас? – шепотом спросил Джирик.

Он покраснел до корней волос и, оробев, уставился в землю.

– Когда я была маленькая, я уже все про вас знала. Знала даже, где вы живете.

– Ну и как вы думаете, где мы живем? – спросил Дональд, заранее улыбаясь, так как успел заметить веселые искорки в глазах госпожи.

– Да у меня под кроватью. Вы выходили оттуда только по ночам, когда я спала. Я всегда просыпалась от собственного крика и летела в спальню к родителям.

Она ожидала смеха, улыбок, но, к несчастью, никто не понял ее шутки. Трое из них смутились, а двое пришли в настоящий ужас.

– Вы решили нас оскорбить? – неуверенно спросил Оуэн.

– Да нет, я же шучу. Неужели вы не можете отличить, где шутка, а где нет?

Все покачали головой. Куинлен с огромным трудом пытался скрыть улыбку.

– Лэрд, похоже, твоя невеста видела тебя во сне много лет подряд, – протянул он.

– Вроде того, – согласился Коннор.

Бренна даже не пыталась теперь скрывать свое раздражение. Попытки завести с ними приличный разговор вызывали лишь головную боль, а желание быть вежливой разбивалось о стену непонимания.

– Коннор, можно мне уйти?

Она поклонилась мужчинам и тут же отошла от них. Она уже успела направиться к озеру со щеткой для волос, с одеждой и одеялом, когда Коннор повернулся и дал разрешение. Бренна подошла к соснам, остановилась и оглянулась.

– Куинлен?

– Да, миледи.

– Это были не сны. Это были ночные кошмары.

Едва она скрылась из виду, они разразились таким громким хохотом, который наверняка был слышен на другом берегу озера. Бренна отлично его слышала, но все равно не верила, что эти тугодумы поняли ее шутку.

Может, Коннор сказал своим людям что-то грубое и это их рассмешило? Что-нибудь про убийство или увечье. У них очень странное чувство юмора. Бренна сделала такой вывод, увидев улыбки на синих лицах, когда Коннор сказал, что не мешало бы убить английских солдат. А разве они не надулись, как мальчишки, узнав, что этого не случится?

И все же Бренну охватило чувство вины. Она понимала, что нельзя слишком строго судить Коннора. Разве он виноват, что родился дикарем и воспитывался как дикое животное? Конечно, нет. И потом – он ее муж. Она связана с ним на всю оставшуюся жизнь, до самой смерти. Она должна хотя бы попытаться полюбить его. Интересно, собирается ли он сегодня же затащить ее в постель? Бренна старалась отмахнуться от такой пугающей мысли, едва она закрадывалась в голову. Но легко сказать, да трудно сделать. Боже, помоги ей! Невозможно представить себе, как Коннор прикоснется к ней. Ее начинало трясти от страха. Бренна понимала безрассудность и бессмысленность подобной реакции. Она взрослая женщина, не ребенок, и должна понимать, что ее ждет. Мать терпеливо ей объясняла, что все мужья укладывают жен к себе в постель сразу после свадебной церемонии. Правда, мать никогда не раскрывала дочери деталей, но главное Бренна себе представляла или по крайней мере думала, что представляет. Воображаемые подробности настолько ужасали ее, что она пыталась заставить себя думать о чем-то более возвышенном и не таком грязном.