— Например, системы мокриц, — не удержался Шорохов. — Или крыс.
— Элементарная вражда и дурь ассоциативных эмоций! — отмахнулся Гриднев. — Они искажают наш взгляд, я разве об этом? Речь о закономерности, смысл которой едва начал проясняться. Всякое сознание, отражает мир и, видимо, стремится его запечатлеть. Тут интереснейшая намечается инварианта, интереснейшая!
— Позвольте, позвольте, — пробормотал было погрузившийся в свои мысли Этапин. — Никто не замечал у муравьев ничего похожего на искусство…
— Никто из людей не создал симфонию запахов, которые для муравьев то же, что для нас краски и свет! — отрезал Гриднев. — Вообще можно ли сравнивать нашу цивилизацию со столь примитивной и давно законсервировавшейся? Другое важно. Сколько тысячелетий искусству и сколько веков науке? Машинам? Человечество долго жило без моторов и лабораторий, а вот без музыки, рисунков, сказаний оно почему-то обойтись не могло. Вряд ли это случайность.
— О! — глаза Этапина сделались совсем рачьими. — Так это значит… Если бы море вдруг подкатило к нашим ногам, предположим, сердолик с резным изображением вымершего белемнита, то ваша морская цивилизация тем самым была бы доказана? И тогда… Нет, не проходит, — добавил он с сожалением. — Кто угодно мог взять палеонтологический атлас и срисовать белемнита, тут никому ничего не докажешь.
— А-а, наконец-то и вас забрало! — Гриднев с маху опустил руку на плечо Этапина. — Правильно, а то совсем засохли в своих увязках, утрясках… Доказательством существования подводной цивилизации, если на то пошло, мог бы стать и ваш камешек. Если на нем изображен, ну, конечно, не спрут и даже не белемнит, а… Представьте себе, что в каком-нибудь музее издавна хранится гемма или что-то в этом роде с рисунком некой заведомо несуществующей рыбы. Или морского змея, это неважно. Все спокойны. Обычная фантазия художника энного века, сказочный мотив, мифический образ, словом, полная благопристойность. И вдруг это существо открывают океанологи…
— Точно! — рачьи глаза Этапина впились в Гриднева. — Обитает оно в абиссальных глубинах, всплыть ни живое, ни дохлое не может…
— А значит, и художник его изобразить не мог, — кивнул Гриднев. — Что тогда прикажете думать о гемме?
— Тогда скандал. — Этапин покрутил головой. — Но тогда, между прочим, уже не вы будете автором гипотезы о подводной культуре, а тот, кто сопоставит гемму с фотографией, наберется смелости и… Какая обидная развязка!
Он издал короткий смешок.
— Нет, какая развязка!.. Нам придется подтверждать ваше авторство, и еще вопрос, поверят ли нам.
— Но так как морской цивилизации не было и нет, — рассмеялся Гриднев, а уже холодает, то не пора ли нам все-таки к дому?
— Она есть, — внезапно сказал Шорохов. — Она уже существует.
Оба ученых изумленно уставились на поэта.
— А! — догадался Гриднев. — Существует, потому что она уже есть в наших умах?
— Именно.
— Ну, это пустяки.
— Но это меняет мир, — упрямо возразил Шорохов.
— Не мир, — Этапин поморщился. — Самое большее — наши представления о нем.
— Не буду спорить… Только как-то так получается, что ваш брат ученый сначала меняет наши представления о мире, а затем почему-то меняется и он сам.
— В данном случае это нам не грозит, — весело сказал Гриднев. — Разве что вы напишете поэму о научных работниках, которые на досуге фантазируют черт знает о чем… Пошли!
Он первым повернул к темнеющим вдали соснам. Они шли, увязая в песке, им в спину гремело море, но этот звук по мере удаления становился все тише. Час спустя они ужинали при ярком электрическом свете и говорили уже совсем о другом. Здесь гул моря был совсем не слышен, вместо него на танцверанде гремело радио. Гриднев, который мог переплясать любого юношу, пошел туда, Этапин засел за свежие научные журналы, а Шорохов еще долго бродил по темным дорожкам. Долго ли танцевал Гриднев, что вычитал Этапин, какие стихи написал в ту ночь Шорохов и написал ли, это другой вопрос.
Утром на небе не оказалось ли облачка, но на пляж вопреки обыкновению пошли только двое: Этапин, который по утрам частенько позванивал в Москву, вернулся расстроенным, потому что ему сообщили о внезапном совещаний, где, как он полагал, его присутствие было крайне необходимо. "Надо ехать, пояснил он со вздохом. — Иначе, боюсь, мы и через год не увидим заказанную аппаратуру…"
Так Гриднев и Шорохов на несколько дней остались вдвоем, и если Этапин, который всегда охотно брал на себя житейские заботы и больше ничем не выделялся, с самого начала показался поэту удобным, но необязательным приложением к знаменитости, то его отсутствие лишь усилило первое впечатление. Это задело любопытство Шорохова, которого особенности характера интересовали так же остро, как Гриднева загадки природы. Он еще мог понять интеллектуального приживальщика, каким выглядел Этапин, но отказывался понять Гриднева, который поддерживал такие отношения и при этом чувствовал себя безмятежно. Может быть, все было не так однозначно, как оно выглядело со стороны? Шорохов тем не менее спешил с выводами, что сама фигура духовного нахлебника представлялась ему куда более значительной и сложной, чем ее обыденный, так сказать, прототип. В конце концов, даже апостолы христианства, которые, собственно, и создали церковь, кормились плодами чужого ума.
Наконец Этапин вернулся с совещания, которое, по его словам, "прошло как надо", и тут же выложил свежий ворох академических новостей и сплетен, чем доставил Гридневу несколько веселых минут. Далее все пошло по-прежнему.
В жизни ничто не совпадает, но многое повторяется. Погода часто менялась, и неудивительно, что однажды выдался вечер, когда море снова гнало волны, закат был багров, берег пустынен и все трое двигались вдоль полосы прибоя. Все остальное было иным: облака не походили на клинопись, в песке нельзя было найти ни единой божьей коровки, и хотя волны взметались сильней, чем тогда, их ритм ни в чьей душе не отзывался ни стихами; ни научными фантазиями. С моря дул теплый ветер, надсадно кричали чайки, Гриднев и Шорохов шли впереди, переговариваясь о чем-то вполне обыденном, и только Этапин, как прежде, искал камешки, на этот раз с особым пылом и рвением, поскольку затихающий шторм мог принести из новой неподалеку выработки янтаря что-нибудь стоящее. Босые ноги Этапина порой скрывались в мутном накате, он отскакивал, стремглав возвращался, перетряхивал выброшенные на берег водоросли и только что не рыл носом песок.
— Муж, упорный в своих намерениях, — заметил Шорохов.
— Бульдозер, — кивком подтвердил Гриднев. — Такими любое дело крепко.
— И познание тоже?
— Странный вопрос! Он же ученый, или, как теперь принято говорить, научный работник.
— Признаться, он мне не показался таким, когда все требовало от него мысли.
— Это когда же?
— Когда обсуждалась идея морской цивилизации.
— А-а! Но это же так, умственный экзерсис… Я тогда говорил не как ученый, значит, и Этапин не мог им показаться.
— Он что, как Луна, светит отраженным светом?
— Ничего подобного! — отрезал Гриднев. — Очевидно, я неудачно выразился. Этапин не светит и светить не должен, потому что он ученый-администратор. Совсем другая функция, ясно? Так вот к чему все эти окольные расспросы… Действительно, фигура новая, для вас, литератора, непривычная, как будто ученый и вроде бы нет — загадка! Нет тут загадки. Обычное следствие разделения труда, ничего больше. И знаете что? Такой, как я, романтик без Этапиных сейчас немногого стою… Да, да! Нравится мне это или нет, таковы обстоятельства.
— Можно подумать, что вы зависите от Этапина, а не наоборот!
— Зависит ли мозг от мышц и жира? Поверьте, это не пустая аналогия. Дни Ньютона и Менделеева, увы, миновали… Наука становится сложным организмом, и каждый из нас, теряя самостоятельность, превращается в клеточку ее тела. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. О, не думайте, Этапин по-своему весьма изобретателен и умен! Только если я могу проявить себя и в околонаучном споре, то он в этой ситуации бледен и жалок. Вот если бы я строго обосновал перспективную идею, поманил многообещающим результатом, тут, будьте уверены, Этапин бы развернулся, и на стадии осуществления плана уже я выглядел бы невзрачно. Как это у Пушкина? "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…" Сказано о каждом. Сейчас Этапину просто не к чему приложить свои способности, разве что к камешкам. Тут энергия, страсть — все при нем. Да вы взгляните!
