— Хорошо, хорошо, — почти лихорадочно перебил Стожаров. — А осуществление? Само осуществление? Ваше вечное море жизни, какое оно? Оно непостижимо для меня, да? Как и способ его достижения?

— Принцип прост. Разум есть свойство высокоорганизованной материи, верно?

— Конечно!

— Что же в принципе запрещает разуму какую угодно форму материи и где угодно организовать так, как это необходимо для его существования и перемещения?

— Вот оно что… — была бы возможность стукнуть себя с досады. Стожаров не преминул бы это сделать. — Ну да, ну конечно! Природа дала нам немногое, а мы научились строить дома, перемещать их хоть под воду, хоть в космос. Еще десять, еще сотня шагов но тому же пути и… Ах, черт! Сотая ли? Те же компьютеры — это всегда лишь руда. электричество и… и организация всего этого в сложную форму материн! Ведь ничего больше, а в результате уже какое-то подобие мысли, разума, уже предсознание. Что ж, все это и другое, те же искусственные сердца, которыми заменяете свои изношенные… Короче, вы движетесь по той же дороге, что и все разумные, где бы они ни начинала свой путь.

— И вам хорошо? — вырвалось у Стожарова.

Глупый вопрос, он тут же его устыдился. Хорошо ли почувствовал себя рамапитек на его месте? Голос ничего не ответил. Он спросил свое:.

— Хорошо ли вам сейчас?

— Плохо.

— Однако вы существуете. Мыслите, чувствуете, познаете. Вы живете.

— Но как? Я ли это?

— Взамен утерянного вы приобрели бессмертие.

— Бессмертие?

— Наш способ жизни-это почти то же самое.

— Я не просил! С какой стати? Или это ваш… ваш надо мной эксперимент?!

— Скорей ваш.

— Мой?

— Ничей, если быть точным. Вы готовили установку, хотели раздвинуть пределы своего проникновения в материю. И нанесли ей удар. Вам казалось, что вы предусмотрели последствия, но все предусмотреть не дано ни вам, ни нам. Случайно ваш удар пришелся по структуре, которая в то мгновение была мной. Мы бессмертны, но это не абсолют. Мы, как и все в мире, уязвимы. А ваш удар…

— Я не знал!

— И не могли знать, а я мог предугадать, мог остеречься, но… Возможно могущество, безошибочность — нет. Наспех отражая удар, я вдруг понял, что этим убиваю вас. Что я успевал и мог, то я сделал: вы остались живы.

— А мое тело…

— Стоит ли о нем вспоминать? Взамен — вечность.

— Веч…

Голос Стожарова дрогнул и оборвался. Все-таки в нем теплилась надежда. Теперь с ней докончено. Все, больше он не принадлежит семье человечества. Теперь перед ним вечность. Нет, не вечность… Иное. То, чему нет названия в человеческом языке, нет настолько, что даже Голос не подобрал подходящего слова.

Как ни был он подготовлен, но его сознание в ужасе отпрянуло от этой бездны, которая на деле была не бездной, наоборот, вершиной разума, такой непомерной вершиной, что там, на ней, быть может, и звездами играют, как легкими шариками одуванчика на весеннем лугу.

Свыкнуться с этим? Принять?!

— Будущее вас пугает. — Голос вроде бы дрогнул. — Напрасно… Вам кажется, что всегда будет так, как сейчас, темно, глухо, пусто. Нет. Вы пока словно бабочка в коконе, ведь чтобы спастись и снасти, мне пришлось как бы вклеить вас в себя. Наши структуры связались, переплелись; подробности излишни, вы не поймете. И не нужны, потому что это состояние не навсегда. К тому же пока есть выбор.

— Какой? — все рванулось в Стожарове при этом слове.

— Вы уподобитесь мне. Или я верну вас в прежнее состояние. Потише, потише, я же предупреждал, что вы можете все испортить… Вот так, хорошо.

— Но…

— Не торопитесь решать! — поспешно сказал Голос. — Вам хочется обратно… назад, — это понятно. Но подумайте о другом варианте. Перед вами распахнется Вселенная. Хотите повидать все странные, чудесные, диковинные для вас пейзажи мириада планет? Вы сможете… Мы сами не знаем предела своей жизни, и вы не будете знать, а облететь Галактику так недолго, так просто… Вам откроются тайны природы, какие не дадутся человеческому уму и через тысячу лет, — великие, грозные, прекрасные тайны. Хотите их знать? Да, вы никогда уже не изведаете вкус земной пищи, не вдохнете весенний воздух, кожей тела не ощутите соленое касание морской волны. Приобретения — всегда потери. Но взамен! Взамен мудрость многих и разных цивилизаций, тонкость их дружбы, любви. Не снившаяся вам власть над материей. Миллионы недоступных вам чувств. Зрение, которое вам даст не семицветную, а тысячецветную радугу. Слух, который позволит услышать бурю звездных протуберанцев и шорох растущих в земле кристаллов. Бесконечность и здесь. Наконец, деятельность куда более грандиозная, чем все о ней человечьи мечты. Вы и от нее откажетесь? Я все сказал. Теперь выбирайте: вперед или назад? Решайте, пока не поздно.

— Но почему, почему вы меня уговариваете? — вскричал Стожаров. Кто я для вас и зачем? Если назад так просто, то к чему…

— Вы должны выбрать. Так надо. И поспешите: мои возможности велики, но я не в силах долго удерживать время. Как скажете, так и будет. Но торопитесь!

Смолкло все.

Стожаров снова и уже бестрепетно вгляделся в приотворенную перед ним даль. Она завораживала. В ней было все, к чему мог стремиться ищущий ум. Все и даже больше того, о чем мечталось. Там, впереди, был не просто великий, могучий, ослепительный, но и добрый мир, ибо лишь его обитатель мог в мгновение внезапной и грозной опасности побеспокоиться еще и о беспомощном чужаке. Конечно! Недобрый мир не смог бы уцелеть при таком своем могуществе.

Все было так, будущее призывно блистало всеми красками. И не оставалось сомнения, пригоден ли для него слабый человеческий разум; раз позвали, то позаботятся, проведут через вей циклы качественных перемен, что-нибудь сделают.

Всей силой дерзкого желания Стожаров рванулся вперед. Туда, туда, к морю всех рек, куда человеческому разуму тянуться еще тысячи, может быть, миллионы Лет! Что он оставляет, что?

Все прежнее предстало перед Стожаровым, как в перевернутом бинокле. Маленький человек с мелкими страстями на крохотной планете, мотыльковая на ней жизнь, ее неизбежный затем обрыв, и уже все, и уже никогда ничего не будет. Чего он лишался, что могло удержать? Все мимолетно, как тот воздух, который он напоследок втянул в свои легкие. Ведь нет ничего уже, только память. Она с ним пребудет навсегда, он унесет ее в любые звездные дали, и там, под нездешними солнцами или в загадочной глубине вакуума, как в детстве, его опахнет смолистый запах сосны и в нем оживут… Или не оживут?

Стожаров попробовал представить, и тотчас, из ниоткуда, накатил запах нагретой солнцем хвои, защебетали птицы, предстали лица друзей, и все, что было с ним прежде и сопровождало весь его род, вернулось с нему с этим запахом, этим ветром, что всегда летел над неброским краем песков и болот, одинаково входил в легкие младенцев и стариков, одинаково нес всем сладость земли и жизни, вечной, пока есть кому беречь и продолжать, множить и украшать и взметать ее к звездам.

— Время! — поторопил Голос.

— Я человек и не могу иначе, — сказал Стожаров. — Спасибо за все, но каждый должен пройти свой путь, и у каждого есть свой долг перед родом. Я остаюсь.

— Жаль, — помедлив, сказал Голос. — Мое предложение не было ни искусом, ни опытом чистого альтруизма, как вы мимолетно подумали. Все и сложней и проще. Мы оказались спаянными так неразрывно, что ваше возвращение назад сопряжено для меня с потерей, вроде ампутации. Мне хотелось, избежать этого урона, но ничего не поделаешь.

— Постойте! — рванулся Стожаров. — Почему вы не сказали этого раньше?! Я согласен! Согласен!

— Нет. Ваше всего моральный закон, он мне велел поступать так, как я поступил и как поступлю, потому что я уступке нет добровольности. Ни о чем не тревожьтесь — и прощайте.

…Когда сознание снова вернулось к Стожарову, он услышал голос врача.

— Непостижимо, но после столь долгой клинической смерти нам удалось его вытянуть. Все-таки удалось! Такого еще не было никогда…