– Только потому, что она в вас не выстрелила?

– Да, – ответила Мэри Роуз, обрадованная тем, что Харрисон ее понял.

– Вы совершенно нелогичны, – заметил он, – И вы знаете об этом, не так ли Мэри Роуз?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Вы хотите сказать, что нелогично видеть в людях хорошее? Каждый человек – личность, и у каждого человека есть свои чувства, Харрисон. «Ни один человек не может жить обособленно». Помните этот абзац, который вы с Адамом так любите?

– Да, конечно, но…

– Люди не могут существовать друг без друга. Я надеюсь, что слова «смерть любого человека уносит частичку меня, потому что я сам – часть человечества» означают для вас то же, что и для меня. Мы все – члены одной семьи, Харрисон. Корри, как и все остальные, нуждается в общении. Вы понимаете?

– Да. Один – ноль в вашу пользу, мисс Клэйборн.

– По-моему, это первый спор с вами, который я выиграла.

– Мы вовсе не спорили.

– Да нет, наверное, все-таки спорили. А теперь нам действительно пора. – Девушка пошла к своей лошади и взглянула на небо. – Мы в самом деле можем промокнуть до нитки. Вы обожаете тянуть время, не правда ли?

Харрисон поднял Мэри Роуз в седло и передал ей поводья. Девушка положила руки на луку седла. Харрисон направился было к своему коню, но потом передумал и накрыл ее руки своими. Мэри Роуз заглянула ему в глаза, пытаясь понять, почему он медлит, и тут же увидела на его лице улыбку. Ей так нравилось, когда Харрисон улыбался! Девушку словно захлестнула горячая волна.

– У вас очень доброе сердце, Мэри Роуз, – сказал Харрисон. – Я всегда вспоминаю об этом, когда вы меня злите.

Отпустив ее руки, Харрисон повернулся к Мак-Хью и одним мощным и плавным движением вскочил в седло. Непринужденная грация, с которой он это проделал, произвела большое впечатление на Мэри Роуз. Она невольно подумала, что то время, которое он провел, объезжая диких мустангов, не прошло для него даром.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила она.

– Я раскусил вашу игру. Мы задержались, потому что вы слишком долго разговаривали с Корри, а теперь, если мы промокнем, свалите всю вину на меня.

– Вы для меня слишком умны, Харрисон, – сказала Мэри Роуз, натянув поводья и разворачивая лошадь к дому. – Но я никогда и не утверждала, будто я само совершенство, разве не так?

– Нет, никогда, – со смехом отозвался Макдональд.

– И вы тоже отнюдь не идеал. Кроме того, вы подвержены приступам дурного настроения и, похоже, ничего не можете с этим поделать.

– Вы постоянно торопитесь с выводами, правда? А у меня не бывает никаких приступов дурного настроения, вот так-то, дорогая.

– Большую часть времени вы ведете себя как истинный джентльмен, но потом вдруг в одну секунду превращаетесь в злобного маньяка.

Как еще она могла назвать ту неожиданную перемену в нем, свидетелем которой она была? Впрочем, сейчас ей хотелось обсудить другой вопрос, который, по ее мнению, был столь же важным.

– Вы никак не хотите понять, что иногда человек должен действовать импульсивно.

– Другими словами, вы принимаете решения сразу, не раздумывая.

– По крайней мере у меня хватает на это смелости.

– Именно поэтому в ваших краях столько народу умирает прежде временно.

– Поступки гораздо эффективнее слов.

– В нецивилизованном мире это, возможно, и так. Но не забывайте, Мэри Роуз, что все мы несем ответственность за наши действия.

– Мы живем не в зале суда.

– И все же следует помнить об этом.

– Вы, наверное, скорее умрете, чем согласитесь со мной, правда, Харрисон? – смеясь, спросила девушка.

– Наверное, – сказал Макдональд, улыбаясь в ответ. – Мне нравится побеждать.

– Смысл жизни в том, чтобы выжить.

– В моем деле выживание и победа – это одно и то же.

– В таком случае вам следует поменять работу, – сказала Мэри Роуз.

– В споре не следует переходить на личности, – заметил Харрисон, проигнорировав ее последнюю реплику.

– А разве мы спорим?

– А что же мы, по-вашему, делаем?

– Стараемся уязвить друг друга. Харрисон рассмеялся.

– Так о чем у нас зашел спор? – осведомилась Мэри Роуз. Об этом Макдональд уже напрочь позабыл и решил наугад затронуть какую-нибудь тему.

– Мы спорили, чем отличаются наши взгляды на жизнь.

– Вот как? Но как же можно говорить об этом и не переходить на личности?

– Еще одно очко в вашу пользу, мисс Клэйборн.

– Все различия между нами я могу выразить буквально двумя словами, – сказала Мэри Роуз.

– Я тоже, – заверил ее Макдональд.

– Тогда я, будучи женщиной, начну первой, хорошо?

– Разумеется.

– Участие и наблюдение. Я живу, то есть непосредственно участвую в жизни. Вы же лишь наблюдаете за ней. Держу пари, что я угадала.

– В таком случае вы проиграли. Я хотел употребить другие слова – логика и абсурд, порядок и хаос, здравый смысл и безумие…

– Я вижу, юристы не прочь поговорить, не так ли?

– Да, некоторые из них.

– Вы понимаете, что назвали меня нелогичной и безумной?

– А вы только что сказали, будто я не живу, а лишь созерцаю жизнь? Ведь это неправда.

– Дождь пошел. По-моему, нам пора прервать наш спор. Небесный свод разорвала молния.

– Похоже, дела принимают скверный оборот, – сказал Харрисон.

– Наверное. В четверти мили отсюда есть пещеры. Мы успеем укрыться в них, если поспешим. Иначе тропа станет слишком опасной для Мак-Хью и Милли.

Харрисону не хотелось прерывать их разговор, но уже сгущались сумерки, и было бы глупо продолжать спорить под открытым небом. Он еще надеялся, что до наступления ночи они доберутся до гребня горы, возвышающейся над ранчо Клэйборнов. Если бы им удалось оказаться там засветло, лошади сумели бы найти дорогу к конюшне, руководимые лишь инстинктом и чувством голода. Что же касается ночи в обществе Мэри Роуз, то для Харрисона это представляло не меньшее испытание, нежели трудная дорога для лошадей.

Разумеется, он был готов вести себя как джентльмен – для него это давно уже вошло в привычку. Он дал слово Адаму и не собирался нарушать его. Впрочем, он не позволил бы себе никаких вольностей даже в том случае, если бы не был связан никаким обещанием. Харрисон невольно стиснул зубы, предвидя опасные соблазны, которые сулила ему подступающая ночь.

– Поторопитесь, Харрисон, – окликнула его девушка. – Дождь вот-вот хлынет как из ведра.

Харрисон решил, что она преувеличивает, но вскоре, когда он промок до нитки и промерз до костей, ему пришлось признать, что Мэри Роуз была права.

Пещера, в которой они остановились, представляла собой небольшое, вытянутое пространство, укрытое каменным козырьком. Они выбрали именно ее по двум причинам. Во-первых, она оказалась свободной, что было немаловажно, учитывая ночные повадки некоторых животных, обитавших в этой местности. Во-вторых, в ней было сухо.

Мак-Хью отказался последовать за Милли в глубь пещеры. Харрисон разнуздал жеребца и позволил ему остаться у входа. Но вскоре, когда Мэри Роуз развела костер из сучьев и веток, собранных Харрисоном, конь передумал и отправился вслед за кобылой. Перед этим Макдональд в течение десяти минут безуспешно пытался зажечь сырой хворост, но Мэри Роуз добилась успеха, составив сучья и ветки пирамидой и использовав для растопки найденные ею в пещере сухие листья.

Харрисон тщательно обтер лошадей, затем набрал воды в импровизированное ведро, которое сделал из предусмотрительно захваченного с собой куска холста, и напоил сначала Милли, а потом Мак-Хью. Тем временем Мэри Роуз высушила, насколько это было возможно, постельные принадлежности и устроила две постели.

Харрисон собирался лечь с противоположной стороны, но решил не спорить, понимая, что девушка права – если они не хотят замерзнуть ночью, им придется согревать друг друга.

Сняв обувь, девушка отошла от костра, вытащила из-за пояса юбки револьвер и сунула его под свое одеяло.

Харрисон остановился у огня, пытаясь согреться.