реплики во время каких-то прений

— Маяковский не только не прислуживался к Революции, а сидел за нее в тюрьме гимназистом 16-ти лет.

— Поэма Октябрь[69] ничуть не хуже первых вещей.

— Умер вовсе не потому что Революция умерла — а потому что девушка не любила. И умер вовсе не потому что и одна умерла и другая не любила — п. ч. — как еще Наполеон сказал Гёте о Вертере — от двух вещей не умирают (Вертер: любовь и расстроенные дела), всегда — от одной.[70] (Иногда — от всего, но это тоже — от одного.)

Народное: двум смертям не бывать относится не только к смерти, а к причине смерти. Так, напр., Блок умер не от подагры + астмы + еще чего-то, а — от тоски. Которая — одна. Всегда — одна!

— Самое обидное, что можно сейчас сделать М<аяков>скому (а сделать ему может сейчас — всё — всякий — на к<оторо>го он даже бы не плюнул!) — это сказать, что он умер разочаровавшись в <пропуск одного слова>. Он был ей предан вплоть до двух (2-х) тысяч уплоченного налогу.[71]

Сила этой смерти — в том, что он умер в полной силе, на высоте дара и судьбы.

Поэтому я его не жалею, а на него (за него) — радуюсь.

Мур — из Алиных о нем записей — год назад, весна 1929 г. (Муру — четыре года)

— Вот ангел в белых штанах!

(каменщик)

— Я заработаю деньги, чтобы купить машину.

— А папа в наплёвинской шляпе пойдет гулять?

(м. б. — наполеоновской?)

— Я грозный человек, потому что я барабаню.

— Кто эту вазу купил?

Мур: — Никто, это просто есть.

— Возьмите этот чайник, весь, и сожгите его, поставьте в огонь.

(подогрейте чай)

— Мама, кости нужно стирать?

— Папа на службе разговаривает, а у нас не слышно.

— Детям игрушки полезны.

— Вантыкстан, вантыкстан, варалбó-выраздáк.

(Март 1929 г.)

Аля: — Вода осталась для ног.

Мур: — А мне блинок?

(Из Алиного дневника, май 1929 г.)

…Мур встречает меня высунутым языком и вопросом о подарочке. Еще рассказывает мне сказку: — «Жила-была мама, ее съел Кащей, и стала мама еденная».

— Я буду твоей женой, а ты будешь моей сестрой.

— Идут кадеты, трубами барабанят.

(Май 1929 г., Мёдон)

В мёдонском лесу (из памяти, но кажется — тогда же)

— Я, когда буду большой, пойду на войну?

— Будем надеяться, что когда ты вырастешь уже не будет войны. П. ч. война — страшная вещь, и ты убиваешь, и тебя могут убить.

— А всех убивают на войне?

— Нет, иные возвращаются, иных забирают в плен.

— А в плену — тоже убивают?

— На хороших войнах — нет: заставляют работать, но пóят и кормят.

— Тогда если меня возьмут на войну, я сразу пойду и <пропуск одного словах>: — А где у вас <пропуск одного слова> плен?

2-го июня 1929 г.

Мур: — Спасайте меня, а то я Вас зарежу!

— Аля! Перестань ошибаться — и вон!

— Совсем штанов не осталось, одни заплатки да козлятки.

— Мама, знаете отчего у меня штаны мокрые? Вспотели, вероятно!

(Т. е. они вспотели, а не он, ибо другого — не бывает никогда.)

Хрóмый. Зажмали (зажали). Иду к Бибияги.

— Я хочу надеть сольду (куртка).

— Флаг говорит да и нет.

— Gui — это ведь негрские головы.

(Gui — омела)

Учится читать: в тетради ряд слов огромными печатными буквами.

Liebe gnädige Frau!

Wie merkwürdig trifft es sich! Als ich Ihnen von der russischen Sekretärin schrieb, musste ich gleich ein neues Blatt nehmen, denn eh ich mich bedachte stand es: zu gesund.

Das «blonde Mädchen» (Tchernoswitowa heisst: Tcherno — schwarz und switowa kommt von Hemd (kleinrussisch: Switka), eigentlich — die mit dem schwarzen Hemde) prahlte mit R und sprach über ihn wie über die selbstaufgenommennen Platten zu seinen Bildern: mein. Ich traf sie nur ein einziges Mal und liess sie weiterleben — ohne Sehnsucht.

Heute, am 17-ten erhielt ich Ihren Brief und die sein (Briefbuch).

Ihr Brief raucht — und rauscht — und glänzt — Bodensee — ein Wort aus meiner Kinderheit, ich war damals im Breisgauer Freiburg und hatte eine Freundin — Brunhild — von dorten, das Kind sah wie ein Seefräulein aus. Ich liebte sie so sehr (für ihre Schönheit: Seefräuleinheit!) dass man uns schnell jeden Verkehr verbot — als ob ich der See wäre, der sie heimwollte — von der Schul-Sandbank!

Brunhild vom Bodensee.

…Seit R habe ich Niemanden geliebt, in Niemanden gelebt, er war meine letzte Seele, meine letzte ander-Seele.

Als Sie so lange nicht schrieben, dachte ich: jetzt hat die Frau Angst, sie will kein grosses Gefühl, sie ist erfüllt — und liess Sie schweigen und hätte selbst nie geschrieben (geschrien).

…Als mein Kind in Russland vo Hunger starb und ich es — so auf der Strasse von einen fremden Menschen erfuhr (— Ist die kleine Irina Ihr Kind? — Ja. — Sie ist tod. Gestern tod. Morgen begraben wir sie.) schwieg ich drei Monat lang — kein Sterbenswort — zu niemandem — damit es nicht weiterstürbe, noch (in mir) — lebe. Darum nannte Ihnen R nicht meinen Namen. Nennen — trennen: sich vom Dinge trennen. Ich nenne niemand — nie.

Es wird ein harter Winter sein — ist schon hart, obwohl noch nicht Winter — mein Mann hat keine Arbeit und kann, als Kranker, auch keine haben. Wütende und würgende Armut, geschenkte (schöne Sachen — was brauch ich sie?) verschleudere ich für 20–30 frs — die gleich weg sind. Meine Tochter strickt, aber für einen Sweater — 2 Wochen Arbeit — zahlt man nur 50 frs. Ich kann nur schreiben, nur gut schreiben, sonst wäre ich längstens reich.