А может, забудут про нее? Пронесется черная туча над головой? Кто им скажет? Кругом свои, советские люди — наши люди. Кто захочет стать иудой, предателем, выдаст своего? Да о ней ли речь! Всеми помыслами она — с Надей, с мужем…

Как она ждет редких приходов дочери в город и как всегда не хочет их. Сопряжено со смертельной опасностью. Если схватят — что тогда? Верная смерть, а перед тем еще пытки, издевательства…

Шорох… Елена Владимировна поспешно прикрыла свечу колпаком, который постоянно держала наготове, стала напряженно слушать… Нет, мимо. И Яранг спокоен. Уж он-то услышит первый, у него слух потоньше. Наверное, опять поскреблись мыши за печкой или крысы шуруют в подполье. Нахалы. А не крысы ли — прожорливые, ненасытные — те, что пришли оттуда, с Запада, и теперь хотят слопать, уничтожить всю страну…

Внезапно Яранг вскинул голову, мгновение прислушивался, затем вскочил и направился к двери. Глухое клокотанье заворочалось в глотке, шерсть зашевелилась. Елена Владимировна замерла, исхудавшее лицо сделалось еще бледнее, выделяясь в полумраке комнаты белым пятном. Апельсин недовольно спрыгнул с колен и, сидя на полу, стал чесаться.

Может быть, Надя? Но сердце предсказывало: пришла беда.

Яранг порывался залаять.

— Тихо, Яранг, не шуми…

Тишина… Как тихо, с ума можно сойти. Только тикают часы на комоде. Перестаньте! Неужели вам нет дела ни до чего? Тикали, когда дом был полон счастья, точно также тикаете и сейчас… Бесчувственные! Это крикнул кто или только подумалось?

А Яранг уже не находил себе места, со сдавленным ворчанием метался от двери к окнам, от окон снова к двери. Вопросительно оборачивался на хозяйку: как быть? И тотчас на крыльце загремели тяжелые солдатские сапоги, дверь задрожала от ударов.

Открывать или не открывать?

Глупый вопрос. Если она не откроет, они выломают дверь. Слышно же: пришли «хозяева», они не стесняются…

— Яранг, на место!

Пришлось несколько раз повторить, чтобы он подчинился. Заворчав, пес отошел. Елена Владимировна загнала его в соседнюю комнату, плотно прикрыла дверь. Снаружи тем временем продолжали сыпаться удары, чей-то грубый настойчивый мужской голос по-русски требовал, чтобы их пустили немедленно, иначе они разнесут стены. Эх, надо было уехать куда-нибудь, скрыться. Поздно…

Елена Владимировна сняла цепочку, повернула ключ в скважине. Дверь распахнулась, обдало холодом, но женщина не почувствовала его. На пороге стоял невысокий и невзрачный мужчина с повязкой полицая. Сзади тускло блеснули каски немецких солдат. Глубокий шрам пересекал лицо незнакомца. Сверлящие, глубоко запавшие глазки смотрели зло и торжествующе. Изменник Родины, вот он! Елена Владимировна до этой минуты не встречалась с ним, знала о его существовании и бесчинствах только по рассказам соседей, но сердце сжалось…

Меченый, он же Крызин, еще в детстве почувствовал в себе стремление утверждать себя над окружающими с помощью грубой силы. Любимое его дело было помучить кого-либо, побить слабого. Он выворачивал лапки котятам, обрывал крылышки воробьям. И в уличные ловцы бродячих собак пошел потому, что здесь можно было безнаказанно измываться над живыми существами.

Потом — драки, пьянки, грабежи.

Перед самой войной в городском суде слушалось нашумевшее дело — ограбление большого универсального магазина. Дело было «мокрым»: воры убили сторожа. Старик, присев около дверей и поставив ружье между колен, стал свертывать цигарку, и в это самое время один из бандитов, подкравшись из темноты, ударил его ломом по голове, проломил череп. Смерть старика была мгновенной, беззвучной. А папироска так и осталась зажатой в руке.

Однако преступников нашли. На следствии выяснилось, что орудовал ломом вор-рецидивист с большим уголовным прошлым, неоднократно судимый ранее.

Основным свидетелем обвинения на суде выступил отец Нади, Степан Николаевич. Он опознал убийцу. Некоторое время тот подвизался на предприятии, руководимом Таланцевым, и скрылся, совершив с группой юнцов мерзкое насилие над старой женщиной. По уполномочию коллектива завода Степан Николаевич произнес на суде яркую, гневную речь. Как общественный обвинитель, он потребовал для главного подсудимого высшей меры наказания. Подобных людей коммунист Таланцев считал главным злом на земле, злом, которому не должно быть места в нашей действительности. Однако суд не нашел возможным удовлетворить требование прокурора и общественного обвинителя, ограничившись пятнадцатью годами заключения для убийцы и десятью для его сообщника. И так получилось, что мягкостью этого приговора были уготованы многие дальнейшие события.

Никто из друзей и членов семьи Таланцева, исключая Степана Николаевича, не был на суде, не видел преступников в лицо. Надя с Алексеем находились в это время в туристском походе, Елена Владимировна уезжала в другой город навестить родственников. И для всех них так бы и осталось неизвестным, для кого Степан Николаевич требовал самую суровую кару, от кого хотел обезопасить общество, если бы не эта глухая страшная ночь в городе, захваченном врагом. Да, не случайно появился здесь с немецкими солдатами этот человек. Приход оккупантов освободил его от наказания. Теперь он решил свести счеты. Первое, что сделал, очутившись на свободе, — узнал адрес Таланцевых. О, он прекрасно запомнил черты своего обвинителя — узнает днем и ночью! А отомстить, как следует, он сумеет. Недаром на его руке повязка полицая.

Уголовщина — еще не предел падения. Есть падение еще ниже, еще хуже: измена Родине. Меченый-Крызин глазом не моргнув, нацепил на себя знаки пособника захватчиков. Так он пришел к закономерному и неизбежному финишу. Перерождение завершилось, круг замкнулся.

Елена Владимировна отступила в глубь комнаты. Крызин вошел. Следом прогрохотали немецкие солдаты. Один остался с автоматом у наружной двери, один — у внутренней. Не убежишь.

— Тэк-с, — сказал Меченый, пронизывающими глазами щупая углы. — Гражданка Таланцева? Елена Владимировна?

— Да.

— Нам нужен ваш супруг.

— Его нет.

— А где он?

Что сказать? Что Степан Николаевич командует партизанским отрядом, что он как был коммунистом и советским человеком по убеждениям, по своему образу жизни, так и остался им, несмотря на все невзгоды, поражения на фронте и временные успехи врага?

Она в упор посмотрела полицаю в глаза и отвернулась.

— Не хотите сказать? Понятно… Вы, конечно, идейная. Достойная супружница своего благоверного, — начал издеваться он. — Такой мы вас и представляли… Стоп. А это кто? Чья личность? — внезапно ткнул он пальцем в сторону комода.

Елена Владимировна помертвела: там стоял портрет Нади. Как раз сегодня Елена Владимировна достала его, чтоб посмотреть на дорогие черты, а убрать не успела — позабыла…

Крызин взял портрет, повертел в руках. Затем удовлетворенно, с торжествующей злой иронией, от которой мгновенное сознание непоправимости своей ошибки стиснуло душу Елены Владимировны острым страхом, заставив онеметь все остальные чувства, отметил:

— Похожа.

Только теперь Елена Владимировна поняла, насколько прав был Степан Николаевич, когда перед уходом в отряд несколько раз напомнил ей, чтоб она непременно убрала все альбомы с семейными фотографиями, вообще все, что могло бы помочь врагам в опознании нужных им лиц. Не послушалась, прособиралась…

Но что толку укорять себя теперь!

А Крызин, прищурившись и напряженно припоминая что-то, продолжал изучать портрет. Взял в руки, приблизил к себе, отставил, снова приблизил, строя гримасы и время от времени бросая быстрые испытующие взгляды на хозяйку дома. Комментировал:

— Ничего дивчина. С завитушками. Что-то они мне знакомы, вроде, как встречались… Стало быть, дочка? Комсомолка, конечно. Тэк-с, тэк-с… А где они пребывают в данный момент?