— Мы тоже, — оборвал его Тихон.

(Отрывок из незаписанных воспоминаний Игоря Плонского)

Мы шли посредине мостовой, и машины покорно объезжали нас, недоуменно пофыркивая, а милиционеры, без сопротивления пропустив мимо себя нашу четверку, долго потом растерянно оглядывались: а где же киношники?

Потому что иначе чем киносъемками нельзя было объяснить этот торжественный марш четырех парней между двумя потоками автомобилей. Мы шли в магазин «Академкнига» покупать только что вышедший журнал

«Проблемы психологии» со статьей, подписанной Н. И. Имп. Мы были сегодня победителями — сыгравшие в орла и решку с истиной и выигравшие.

Рядом резко затормозил микроавтобус. Тихон небрежно повернул голову и ахнул:

— Профессор, вы?

— Я, я. И за вами. Ну, учудили вы ребята. Едем.

— Нет. Мы в морские свинки больше не годимся.

— Свинки! Свинью вы нам подложили, это верно. Не могли как-нибудь на семинар прийти да рассказать? Вы же гении! Гении! — профессор хлопотал вокруг нас, усаживая в автобус. — Знаете, куда я вас повезу? На совещание представителей комитета по космической психологии, комитета по психологии труда, комиссии по инженерной психологии и всех институтов психологии, какие только есть. С утра на него людей собираем. Герои вы! — Одни космические тесты чего стоят!

— Но о них в этой статье ничего нет!

— В какой статье? Ах да! Но ведь дело не в ней одной. Михайлов передал ваши материалы на испытание. Они выдержали!

…На кафедре стоял огромный седой мужчина с парадно развернутыми плечами.

— Я начну свое выступление с исторической реминисценции. С воспоминания о том, как провел начальник штаба армии США генерал Маршалл первую ночь после нападения японцев на Пирл-Харбор. Он читал в эту ночь отчеты социологов и психологов, обследовавших личный состав армии США, пока в 1940 году такие обследования не запретили. И наутро Маршалл дал приказ возобновить их. Потому что из докладов социологов узнал, как стал возможен разгром в Пирл-Харборе. Ну, а нам таких уроков, как Пирл-Харбор, не нужно. Поэтому мы и собрались здесь сегодня, чтобы обсудить работу Н.И. Импа. И спросить у него. а точнее, у них, чего бы они хотели. И спросить друг у друга, чего мы сами захотим от них и для них.

В зале сидели люди генеральского вида в штатском и люди штатского вида в генеральской форме. Сидели люди, чьи фамилии знал весь мир, и те, чьи фамилии миру только еще предстояло узнать. А выступал вице-президент Академии наук.

НИИМП сидел в президиуме. Тихон просто и откровенно сиял, Карл о чем-то напряженно думал. Я чувствовал себя безбилетником в поезде — в конце концов, я-то в НИИМПе совсем недавно. А Леонид был явно недоволен. Он сунул под столом кулак в бок Тихону:

— Что такое?

— Все слишком напоминает хэппи энд. Не нравится мне это. Для одних в хэппи энде важнее прилагательное. Для других — существительное. Я — за других.

— А я, — подал голос Карл, — ищу сейчас способ выяснить, не снятся ли мне зал, и оратор, и его речь…

— Не снятся. Но я против любых эндов, даже счастливых, — у Леонида заходили под кожей щек желваки, а товарищи все не могли взять в толк, чем же он недоволен.

— Ладно. Увидите сами. Объяснять ничего не буду.

Такой взлет — от самодеятельности или полусамодеятельности до высокого официального учреждения — возможен не только в фантастике. Вот — в жизни! — кучка энтузиастов на свой страх и риск занимается (как они сами заявляют под громкий смех наблюдателей) подготовкой межпланетных полетов. Время — рубеж двадцатых и тридцатых годов нашего века.

Название организации энтузиастов: группа по исследованию реактивного движения (ГИРД). В числе ее вождей — Сергей Павлович Королев. Могло ли тут не быть удачи с превращением группы в институт, даже в институты?

Вот ученый, который служит в своем институте, да и вне его, очень удобной мишенью для критики. Какой отрыв от нужд жизни: физик бог знает сколько лет изыскивает удобные способы отделения тяжелой воды от обычной. Взрываются первые атомные бомбы — и его работа оказывается сверхнеобходимой. В наши дни расстояние от научного слова до научного дела проходится иногда в считанные часы.

…Мы стояли маленькой кучкой у большого стола огромном кабинете.

— От души поздравляю вас, товарищи, — сказал хозяин кабинета. — Набирайте штат и действуйте.

Мы уже были в этот момент группой руководителей НИИКСПа — Института кибернетики и смежных проблем.

Нам объяснили, что Институт мировых проблем — это уж слишком, и зазнайство тут есть, и по-детски, главное. А под кибернетику все подогнать можно. А уж под смежные с ней проблемы — тем более. К тому же и директор у нас кибернетик.

Да, директором стал Тихон. Леонид руководил теперь отделом прогнозов (кому-то при утверждении штатов показалось, что в самом термине «предвидение» есть нечто мистическое).

Я возглавлял теперь не сектор любви, а отдел психологической совместимости малых коллективов, эмоционально-эстетического настроя и гармонизации влечений.

Карл стал заведующим отделом максимального продления жизни. (»Какое уж там бессмертие! Да разве оно возможно? Не будьте идеалистами, молодые люди», — как нам сказал один академик.)

А сектор гениальности, оставаясь подчиненным Тихону, обрел название отдела оптимального развития способностей личности и комплектации научных коллективов.

Тяжелее всего эти переименования переживал Леонид — может быть, потому, что к нему все время приставали из разных малоответственных и путающихся в терминах организаций с просьбами предсказать погоду.

Зато какие у нас были кабинеты! И квартиры. Правда, Тихону удалось отбиться от наскоков начальства и остаться в старой, обклеенной плакатами. Но на то он ведь и одинок — у остальных же были жены, или матери, или…

Впрочем, тут я немного забегаю вперед. И насчет квартир и относительно всего прочего. Потому что после того великого собрания, когда мы шли вчетвером к Тихону, пытаясь по пути осмыслить происшедшее, я заметил, как Леонид что-то прошептал на ухо Карлу. Тот в ответ только кивнул головой.

Чуть позже, уже у Тихона, именно Карл вызвался сбегать в магазин еще раз. Я вышел через пять минут. И успел увидеть черное пламя его волос в дверях почтового отделения.

…Я стал за его плечом, когда он, четырнадцать раз обмакнув перо в пересохшую чернильницу, процарапал нетвердой рукой на телеграфном бланке, вслед за адресом экспедиции и фамилией:

Я повернулся и вышел. Он, по-моему, так меня и не заметил. Ох уж эти молодые ученые! Только в кино они и умеют пить — за исключением, конечно, тех, кто бывал в экспедициях.

«Кто бывал в экспедициях, тот поет этот гимн», — билась в голове строчка, которая может стать сносной только от долгого употребления.

Вернуться к Тихону? Нет. Надо действовать. Я кинулся наперерез первой же легковушке.

— Смерти захотелось, идиот? — Шофер протянул руку над опущенным стеклом и схватил меня за ворот рубашки. — Ох, дал бы я тебе…

— Извини. Мне надо к самолету. Десятка…

— А тут, — шофер выпустил рубашку и помахал рукой у сердца, — все чисто? Не ищут тебя?

— Нет.

— Садись, — сменил он гнев на милость.

Аэродром большого и относительно южного города. Такси. Грузовик.

Экспедиционная машина, подвозившая на раскопки из ближнего городка продукты. И — почту. Я сидел в кузове почти в обнимку с мешком, где лежала эта самая почта. Очень милая девица с острым носиком, острым подбородком и острыми глазками болтала, сидя на скамейке, ножками с остренькими коленками. И переживала острый приступ любознательности.