– Нет-нет, – успокоил ее муж и прижался к ней. – Ты будешь думать только о нашей любви, – пообещал он, скрепив слова поцелуем.

Бархатным голосом он говорил ласковые слова, нежные руки поглотили всю Элизабет, и она забыла о кошмаре.

Элизабет без труда привыкла к новому дому, хотя первый взгляд на владения Джеффри вызвал чувство подавленности – такими массивными показались строения и огромными стены. Каменная крепость была настолько велика, что по сравнению с ней Монтрайт представлялся совсем крохотным.

Внутри Элизабет встретила холодная неуютная пустота. Но вскоре на всем – и в самом замке, и во дворе – появилась печать ее индивидуальности. Джеффри не препятствовал жене. Лишь однажды, увидев ее на коленях у стены, когда она сажала яркие всех оттенков цветы, он вышел из себя. Но шутливый тон жены быстро успокоил барона.

Слуги поначалу подозрительно отнеслись к госпоже, но вскоре оттаяли от ее добрых улыбок. Прошло совсем немного времени, и она сделалась всеобщей любимицей, ее приказания выполнялись с неизменной готовностью. Столы теперь украшали свежие цветы, а на вымытых каменных стенах замка запестрели привезенные из Монтрайта яркие знамена. Холодное запустение крепости сменили покой и уют. И обитатели Берклийского замка с благоговением ощутили, что наконец находятся в собственном доме.

К концу июля Элизабет поняла, что носит под сердцем ребенка Джеффри. Открытие привело ее в восторг, и она несколько дней думала, как сообщить об этом мужу. Конечно, он будет доволен и горд, и это доставит ей еще большее удовольствие.

Она сидела за обеденным столом и поджидала Джеффри, решив, что откроется ему этим вечером, когда они останутся наедине в спальне. Чувства так переполняли ее, что она едва сдерживалась и часто громко смеялась. Слуги посматривали на нее с удивлением, и Элизабет понимала, что ведет себя странно. Завтра, когда Джеффри будет все знать, она им объяснит, в чем дело, и добрые люди поймут ее и простят.

В зале начали собираться воины. Баронесса выпрямилась, пытаясь среди них разглядеть супруга. Но тут ее внимание привлек Джеральд. Он спешил к ней.

– Гонцы от короля Вильгельма, – почти что выкрикнул он. – Желают как можно быстрее увидеть лорда.

Слова юноши заставили Элизабет нахмуриться.

– Проводи их в зал, – приказала она. – Я скажу Роджеру, чтобы он разыскал Джеффри.

Но рыцарь уже шел к ней сам. Элизабет поздоровалась с ним и только после этого сообщила про гонцов.

– Зачем они здесь? – Женщина не могла скрыть в голосе тревогу.

– В их появлении нет ничего необычного, – успокоил ее Роджер. – А вот и ваш муж. Он сам вам все расскажет.

– А меня ты не хочешь поприветствовать? – подходя, улыбнулся Джеффри.

Элизабет тотчас расцвела в улыбке и запечатлела на щеке мужа торопливый поцелуй.

– Я помню времена, когда проявление всяких чувств строго запрещалось, – прошептала она на ухо барону.

– Это было давно, – рассмеялся муж и хитровато скосил на Элизабет глаза. – А потом я понял, если тебя лишить возможности целоваться, ты просто зачахнешь.

– Это оттого, что я совершенно недисциплинированна, – весело ответила баронесса.

– Джеффри, – перебил их разговор Роджер, – прибыли гонцы от короля Вильгельма и ждут внизу.

Барон кивнул, нимало не обеспокоенный новостью:

– Я полагал, Вильгельм еще в Руане.

– Должно быть, только что вернулся, – заметил рыцарь.

Джеффри снова повернулся к жене:

– Садись за стол без меня, чтобы воины принимались за еду. А мы с Роджером выясним, что за вести принесли нам гонцы.

Элизабет тоже не терпелось узнать в чем дело, но она поняла, что просить бесполезно. Придется ждать, пока не расскажет муж. С каждым днем барон доверял ей все больше и больше, и она была уверена, что Джеффри не скроет, какой приказ слал им король.

Появился приходящий из соседнего Норткасла священник отец Харгрейв и предложил Элизабет руку как раз в тот момент, когда Джеффри закрывал за собой дверь. Баронесса вспомнила о своей роли хозяйки и все внимание обратила на старика.

Принимая благословение, она склонила голову и попыталась сосредоточиться на молитве. Но мысли постоянно возвращались к гонцам. Элизабет прикидывала, с чем бы они могли приехать, но так ничего и не решила. Положенное число дней Джеффри уже отслужил. Король собирал двор только три раза в год, и все три раза барон присутствовал.

Может быть. Кадастровая книга, наконец предположила она, вспомнив о проводимой Вильгельмом среди своих подданных земельной описи. [3]

Поскольку у каждого учитывалось точное поголовье скота и наличие монет, верноподданные, ропща, называли Кадастровую книгу «Книгой судного дня». Их рассуждения были понятны и, по мнению Элизабет, верны. Раз будет известно состояние каждого, легче удастся повысить налоги. «Вечная проблема взвинчивания налогов», – размышляла про себя баронесса. Еще от отца она не раз слышала жалобы на несправедливость системы.

Джеффри и Роджер вернулись в зал, когда начали подавать на стол. По выражению их лиц Элизабет могла судить, что новость оказалась не из приятных.

– «Книга судного дня»? – шепотом спросила она, когда барон уселся во главе стола.

Джеффри взял жену за руку, но ничего не ответил. Элизабет переглянулась с Роджером и улыбнулась. Она всегда сидела по правую руку от барона, а верный рыцарь – по левую.

Один из оруженосцев лорда принес мясо, и Джеффри, отвернувшись, что-то приказал юноше. Воспользовавшись тем, что муж отвлекся, Элизабет подалась вперед, надеясь, что Роджер успеет быстро ответить:

– «Книга судного дня»?

Но Джеффри стиснул ее руку и, заметив, что рыцарь собирается ответить, едва заметно покачал головой.

Его движение не ускользнуло от Элизабет, и она расстроенно вздохнула.

– Не думаю, что королю бы понравилось, если бы он узнал, что его опись величают «Судным днем», – заметил барон.

Как только трапеза подошла к концу, Джеффри повернулся к Роджеру:

– Проследи, чтобы все было готово назавтра. – Отдав распоряжение, он предложил Элизабет удалиться в спальню.

Жена улыбнулась и охотно согласилась:

– Мне нужно тебе кое-что сказать.

– И мне тоже, – отозвался барон. В его голосе не ощущалось ни малейшего волнения, и это заставило Элизабет тревожно нахмуриться. Когда муж скрывал свои чувства, на это всегда находились веские причины. Она подала ему руку и без слов последовала наверх.

Даже тогда, когда дверь спальни отгородила их от остального мира и супруги остались одни, Элизабет продолжала молчать. Она достаточно изучила мужа и знала: прежде чем заговорить, он будет тщательно подбирать слова.

Они в молчании раздели друг друга. Для Элизабет стало ритуалом брать меч мужа и ставить в изголовье кровати с его стороны. После этого она забиралась под одеяла и ждала.

Но на этот раз Джеффри не задул свечей и при свете подошел к кровати. Обнял жену и нежно поцеловал.

– Мне первой сказать свою новость? – спросила Элизабет.

– Уж лучше я, – отозвался барон, – чтобы поскорее покончить с моей. – От его почти свирепого тона у Элизабет от страха перехватило в груди.

Он придавил ее ноги своей тяжестью, обнял за плечи и прижал к груди. Но в лицо боялся смотреть. То, что ему предстояло сказать, причинит жене боль, и ее боль превратится в его.

– Мне непросто тебе это говорить, Элизабет, – наконец начал он, поглаживая жену по голове.

Элизабет всем телом дернулась назад, и Джеффри невольно заглянул ей в глаза.

– Не тяни, – попросила она, с каждой секундой пугаясь все сильнее и сильнее.

– Вызов к Вильгельму касается Монтрайта, – произнес барон, не спуская глаз с жены. И поспешил закончить:

– Твой дед обвиняется в измене.

– Нет! – Короткое отрицание прозвучало, как крик подстреленного животного.

– Но это еще не все. – Джеффри говорил бесстрастным тоном, и Элизабет заставила себя успокоиться и слушать. – Белвейн подал королю прошение и требует передать опекунство над Томасом ему. Сейчас они все в Лондоне, и завтра я тоже выезжаю туда.