Холодный рот. Щеки бесстрастной складки

И взгляд из-под усталых век…

Таким сковал тебя железный век

В страстных огнях и бреде лихорадки.

В прихожих Лувра, в западнях Блуа,

Карандашом, без тени и без краски

Клуэ чертил такие ж точно маски

Времен последних Валуа.

Но сквозь лица пергамент сероватый

Я вижу дали северных снегов,

И в звездной мгле стоит большой, сохатый

Унылый лось — с крестом между рогов.

Таким был ты. Бесстрастный и мятежный

В руках кинжал, а в сердце крест:

Судья и меч… с душою снежно-нежной,

На всех путях хранимый волей звезд.

<20 декабря 1915 Париж>

Огромный лоб, клейменный шрамом,

Безбровый взгляд зеленых глаз, —

В часы тоски подобных ямам,

И хмельных локонов экстаз.

Смесь воли и капризов детских,

И мужеской фигуры стать —

Веласкес мог бы написать

На тусклом фоне гор Толедских.

Тебе к лицу шелка и меч,

И темный плащ оттенка сливы;

Узорно-вычурная речь

Таит круженья и отливы,

Как сварка стали на клинке,

Зажатом в замшевой руке.

А голос твой, стихом играя,

Сверкает плавно, напрягая

Упругий и звенящий звук…

Но в нем живет не рокот лиры,

А пенье стали, свист рапиры

И меткость неизбежных рук.

И о твоих испанских предках

Победоносно говорят

Отрывистость рипостов редких

И рифм стремительный парад.

<15(2) февраля 1915 Париж>

Мы в тюрьме изведанных пространств…

Старый мир давно стал духу тесен,

Жаждущему сказочных убранств.

О, поэт пленительнейших песен,

Ты опять бежишь на край земли…

Но и он тебе ли неизвестен?

Как ни пенят волны корабли,

Как ни манят нас моря иные, —

Воды всех морей не те же ли?

Но, как ты, уже считаю дни я,

Зная, как торопит твой отъезд

Трижды-древняя Океания.

Но не в темном небе Южный Крест,

Не морей пурпурные хламиды

Грезишь ты, не россыпь новых звезд…

Чтоб подслушать древние обиды

В жалобах тоскующей волны,

Ты уж спал на мелях Атлантиды.

А теперь тебе же суждены

Лемурии огненной и древней

Наисокровеннейшие сны.

Голос пламени в тебе напевней,

Чем глухие всхлипы древних вод…

И не ты ль всех знойней и полдневней?

Не столетий беглый хоровод —

Пред тобой стена тысячелетий

Из-за океана восстает:

«Эллины, вы перед нами дети…» —

Говорил Солону древний жрец.

Но меж нас слова забыты эти…

Ты ж разъял глухую вязь колец,

И, мечту столетий обнимая,

Ты несешь утерянный венец.

Где вставала ночь времен немая,

Ты раздвинул яркий горизонт.

Лемурия… Атлантида… Майя…

Ты — пловец пучин времен, Бальмонт!

<22(9) января 1912 Париж>

Здравствуй, отрок солнцекудрый,

С белой мышью на плече!

Прав твой путь, слепой и мудрый,

Как молитва на мече.

Здравствуй, дерзкий, меднолицый,

Возжелавший до конца

Править грозной колесницей

Пламеносного отца!

С неба павший, распростертый,

Опаленный Фаэтон,

Грезишь ты, с землею стертый,

Всё один и тот же сон:

«Быть как Солнце!» до зенита

Разъяренных гнать коней!

Пусть алмазная орбита

Прыщет взрывами огней!

И неверною рукою

Не сдержав узду мечты,

Со священной четвернею

Рухнуть с горней высоты!

В темном пафосе паденья,

В дымах жертвенных костров

Славь любовь и исступленье

Воплями напевных строф!

Жги дома и нивы хлеба,

Жги людей, холмы, леса!

Чтоб огонь, упавший с неба,

Взвился снова в небеса!

<13 февраля 1914 Коктебель>

Я дух механики. Я вещества

Во тьме блюду слепые равновесья,

Я полюс сфер — небес и поднебесья,

Я гений числ. Я счетчик. Я глава.

Мне важны формулы, а не слова.

Я всюду и нигде. Но кликни — здесь я!

В сердцах машин клокочет злоба бесья.

Я князь земли! Мне знаки и права!

Я друг свобод. Создатель педагогик.

Я — инженер, теолог, физик, логик.

Я призрак истин сплавил в стройный бред.

Я в соке конопли. Я в зернах мака.

Я тот, кто кинул шарики планет

В огромную рулетку Зодиака.

На дно миров пловцом спустился я —

Мятежный дух, ослушник вышней воли.

Луч радости на семицветность боли

Во мне разложен влагой бытия.

Во мне звучит всех духов лития,

Но семь цветов разъяты в каждой доле

Одной симфонии. Не оттого ли

Отливами горю я, как змея?

Я свят грехом. Я смертью жив. В темнице

Свободен я. Бессилием — могуч.

Лишенный крыл, в пареньи равен птице.

Клюй, коршун, печень! Бей, кровавый ключ!

Весь хор светил — един в моей цевнице,

Как в радуге — един распятый луч.

6 февраля 1915

Париж

Кость сожженных страстью — бирюза —

Тайная мечта…

Многим я заглядывал в глаза:

Та или не та?

В тихой пляске свились в легкий круг

Тени ль? Нити ль мглы?

Слишком тонки стебли детских рук,

Пясти тяжелы…

Пальцы гибки, как лоза с лозой,

Заплелись, виясь…

Отливает тусклой бирюзой

Ожерелий вязь.

Слишком бледны лица, профиль чист,

Нежны ветви ног…

В волосах у каждой аметист —

Темный огонек.

Мгла одежд скрывает очерк плеч

И прозрачит грудь;

Их тела, как пламенники свеч,

Может ветр задуть…

…И я сам, колеблемый, как дым

Тлеющих костров,

Восхожу к зелено-золотым

Далям вечеров.

<30 мая 1912 Коктебель>

Осень…

Под стройными хвоями сосен

Трелью раздельною

Свищет свирель.

Где вы,

Осенние фавны и девы

Зорких охот

И нагорных озер?

Сила,

Бродившая в соке точила,

Их опьянила,

И круг их затих…

Алы

Их губы, и взгляды усталы…

Лики темнее

Осенней земли…

Вот он —

Идет к заповедным воротам

Локоном хмеля

Увенчанный бог!

Бейте

В жужжащие бубны! развейте

Флейтами дрему

Лесов и полей!

В танце

Завейтесь! В осеннем багрянце

Пляской и вихрем

Завьется земля…

Маски

Из листьев наденете в пляске,

Белые ткани

Откинете с тел!

Ноги

Их давят пурпурные соки

Гроздий лиловых

И мха серебро…

Пляшет,

Упившись из меха, и машет

Тирсом с еловою

Шишкой сатир.

<6 февраля (24 января) 1915 Париж>