От Иоанна Лествичника чтенье:

«Я посетил взыскуемый Таноб

И видел сих невинных осужденцев.

Никем не мучимы, себя же мучат сами.

Томясь, томят томящего их дух.

Со связанными за спиной руками

Стоят всю ночь, не подгибая ног,

Одолеваемые сном, качаясь,

Себе ж покоя не дая на миг.

Иные же себя томяще зноем,

Иные холодом, иные, ковш

Воды пригубив, отвергают, только б

Не умереть от жажды, хлеб иные,

Отведав, прочь бросают, говоря,

Что жившие по-скотски недостойны

Вкушать от пищи человеческой,

Иные как о мертвецах рыдают

О душах собственных, иные слезы

Удерживают, а когда не могут

Терпеть — кричат. Иные головами

Поникшими мотают, точно львы

Рыкающе и воя протяженно.

Иные молят Бога покарать

Проказою, безумьем, беснованьем,

Лишь бы не быть на муки осужденным

На вечные. И ничего не слышно

Опричь: „Увы! Увы!“ и „Горе! Горе!“

Да тусклые и впалые глаза,

Лишенные ресниц глазничных веки,

Зеленые покойницкие лица,

Хрипящие от напряженья перси,

Кровавые мокроты от биенья

В грудь кулаком, сухие языки,

Висящие из воспаленных уст,

Как у собак. Всё темно, грязно, смрадно».

Горючим ядом было христианство.

Ужаленная им душа металась,

В неистовстве и корчах совлекая

Отравленный хитон Геракла — плоть.

Живая глина обжигалась в жгучем

Вникающем и плавящем огне.

Душа в борьбе и муках извергала

Отстоенную радость бытия

И полноту языческого мира.

Был так велик небесной кары страх,

Что муки всех прижизненных застенков

Казались предпочтительны. Костры

Пылали вдохновенно, очищая

От одержимости и ересей

Заблудшие, мятущиеся души.

Доминиканцы жгли еретиков,

А университеты жгли колдуний.

Но был хитер и ловок Сатана:

Природа мстила, тело издевалось, —

Могучая заклепанная хоть

Искала выхода. В глухом подполье

Монах гноил бунтующую плоть

И мастурбировал, молясь Мадонне.

Монахини, в экстазе отдаваясь

Грядущему в полночи жениху,

В последней спазме не могли различить

Иисусов лик от лика Сатаны.

Весь мир казался трупом, Солнце — печью

Для грешников, Спаситель — палачом.

Водитель душ измученную душу

Брал за руку и разверзал пред ней

Зияющую емкость преисподней

Во всю ее длину и глубину.

И грешник видел пламя океана

Багрового и черного, а в нем,

В струях огня и в огневертях мрака

Бесчисленные души осужденных,

Как руны рыб в провалах жгучих бездн.

Он чувствовал невыносимый смрад,

Дух замирал от серного удушья

Под шквалами кощунств и богохульств;

От зноя на лице дымилась кожа,

Он сам себе казался гнойником;

Слюна и рвота подступали к горлу.

Он видел стены медного Кремля,

А посреди на рдяно-сизом троне

Из сталактитов пламени — Царя

С чудовищным, оцепенелым ликом

Литого золота. Вкруг сонмы сонм

Отпадших ангелов и человечий

Мир, отданный в управу Сатане:

Нет выхода, нет меры, нет спасенья!

Таков был мир: посередине — Дьявол —

Дух разложенья, воля вещества,

Князь времени, Владыка земной плоти —

И Бог, пришедший яко тать в ночи —

Поруганный, исхлестанный, распятый.

В последней безысходности пред ним

Развертывалось новое виденье:

Святые пажити, маслины и сады

И лилии убогой Галилеи…

Крылатый вестник девичьих светлиц

И девушка с божественным младенцем.

В тщете земной единственной надеждой

Был образ Богоматери: она

Сама была материей и плотью,

Еще неопороченной грехом,

Сияющей первичным светом, тварью,

Взнесенной выше ангелов, землей

Рождающей и девственной, обетом,

Что такова в грядущем станет персть,

Когда преодолеет разложенье

Греха и смерти в недрах бытия.

И к ней тянулись упованья мира,

Как океаны тянутся к луне.

Мечты и бред, рожденные темницей,

Решетки и затворы расшатал

Каноник Фрауенбургского собора

Смиреннейший Коперник. Галилей,

Неистовый и зоркий, вышиб двери,

Размыкал своды, кладку разметал

Напористый и доскональный Кеплер,

А Ньютон — Дантов Космос, как чулок

Распялив, выворотил наизнанку.

Всё то, что раньше было Сатаной,

Грехом, распадом, косностью и плотью,

Всё вещество в его ночных корнях,

Извилинах, наростах и уклонах —

Вся темная изнанка бытия

Легла фундаментом при новой стройке.

Теперь реальным стало только то,

Что было можно взвесить и измерить,

Коснуться пястью, выразить числом.

И новая вселенная возникла

Под пальцами апостола Фомы.

Он сам ощупал звезды, взвесил землю,

Распялил луч в трехгранности стекла,

Сквозь трещины распластанного спектра

Туманностей исследовал состав,

Хвостов комет и бег миров в пространстве,

Он малый атом ногтем расщепил

И стрелы солнца взвесил на ладони.

В два-три столетья был преображен

Весь старый мир: разрушен и отстроен.

На миллионы световых годов

Раздвинута темница мирозданья,

Хрустальный свод расколот на куски

И небеса проветрены от Бога.