– Да, я.

– Как тебя звать? – спросила другая женщина.

Я хотела было назвать свое настоящее имя, но вовремя спохватилась и ответила:

– Умрао-джан.

– Ты в Лакхнау и родилась? – продолжала первая.

– Нет. Моя родина здесь, в этом самом месте.

И больше я не могла сдерживаться – на глазах у меня выступили слезы.

– Так, значит, ты из Банглы? – спросила первая женщина.

– Да, – с трудом произнесла я. Слезы мои уже лились неудержимым потоком.

– Ты танцовщица по рождению? – снова спросила меня вторая женщина.

– Нет, не по рождению: но мне суждено было стать танцовщицей, вот я и занимаюсь этим ремеслом.

Женщина за занавеской уже сама не могла удержаться от слез.

– Что же ты плачешь? Скажи наконец, кто ты, – спросила она.

– К чему говорить, кто я? – пролепетала я, вытирая слезы. – Разве и так не ясно?

Весь этот разговор я вела через силу, – еле сдерживалась, – но теперь уже не смогла больше владеть собой. Я задыхалась от волнения.

Тут обе женщины вышли из-за занавески. В руках у одной была коптилка. Повернув к себе мою голову, она принялась внимательно рассматривать что-то около мочки моего уха, а потом показала на это место другой и промолвила:

– Ну, разве я не говорила, что это она?

– Ах, моя Амиран! – воскликнула вторая женщина и прильнула ко мне.

Обе мы, мать и дочь, зарыдали и долго не могли успокоиться. Но вот подошли две другие женщины и разъединили нас. Тогда я стала рассказывать им обо всем, что со мной случилось. Мать слушала меня и тихо плакала. Остаток ночи мы просидели вместе. Под утро я попрощалась с матерью. Она проводила меня взглядом, полным тоски, – этот взгляд мне не забыть до самой смерти! Как ни хотелось мне остаться, пришлось уходить.

День еще не настал, когда я возвратилась к себе. На это утро было назначено мое повторное выступление, но, придя домой, я послала слугу вернуть полученную плату и сказать, что я нездорова. Отец жениха все же прислал мне половину денег обратно. Что тогда творилось со мной, известно лишь господу богу! Заперев двери, я весь день пролежала в слезах.

На следующий день довольно поздно вечером ко мне явился смуглый молодой человек лет двадцати – двадцати двух в тюрбане и в одежде, напоминающей военную. Я приготовила хукку, хотела было предложить ему бетель, но шкатулка для бетеля оказалась пустой. Позвав служанку, я тихонько велела ей сходить на базар и принести все, что нужно. В этот час больше никого не было в доме; в комнате остались лишь мой гость да я. Бросив на меня такой взгляд, что я содрогнулась, он спросил:

– Это ты вчера выступала на свадьбе?

– Да, – ответила я и взглянула на него.

Мне показалось, что глаза у него налились кровью.

– Хорошо ты ославила нашу семью! – произнес он, опустив голову.

Сомнений не осталось – то был мой брат.

– Божья воля, – отозвалась я.

– А мы-то считали, что ты умерла! Но ты все еще жива.

– Вместо смерти мне была уготована бесславная жизнь. Хоть бы дал мне бог умереть поскорее!

– Верно! Смерть в тысячу раз лучше, чем такая жизнь. Тебе давно бы надо сгореть со стыда. Почему ты не выпила чего-нибудь и не уснула навеки?

– Сама я до этого не додумалась и никто мне такого доброго совета не подал.

– Будь у тебя хоть капля стыда, ты никогда не приехала бы в наш город, а раз уж приехала, то не пошла бы на свадьбу в родные места.

– Тут я промахнулась. Но почем я знала, куда меня приглашают?

– Пусть так. Теперь-то ты знаешь?

– Знаю. Ну и что же?

– «Ну и что же»? – Его душил гнев. – «Ну и что же»? А вот что!

Он выхватил нож и бросился на меня. Скрутив мне руки, он уже приставил нож к моему горлу… Но тут вернулась с базара служанка. Увидев, что творится, она завопила:

– Эй! На помощь! Госпожу убивают!

Брат отвел нож от моей шеи и выпустил мои руки.

– Как могу я убить женщину? – проговорил он. – Хотя разве это женщина? Дрянная шлюха!.. – И он заплакал, стиснув зубы.

В начале нашего разговора я плакала, но, когда он приставил нож к моему горлу, смертельный ужас поразил меня в самое сердце, и я оцепенела. Теперь же, когда он отпустил меня и заплакал сам, из глаз моих снова потекли слезы.

Служанка покричала еще немного, но, увидев, как обернулось дело, слегка успокоилась. Я сделала ей знак замолчать, и она тихо отошла в сторону.

Когда мы оба выплакались, брат сказал, сложив руки:

– Ладно уж! Только уезжай отсюда.

– Уеду завтра же. Но прежде позволь мне еще раз увидеть мать.

– Нет, хватит! Прости уж. Теперь выбрось все это из головы вон. Вчера мать позвала тебя к нам в дом. Жаль, меня не было. Я бы этого не допустил, сразу бы покончил… А теперь по всему околотку пересуды пошли.

– Ты же видел: за свою жизнь я не боюсь, но я о тебе забочусь. Береги себя ради своих детей… Что ж, так тому и быть. Если останусь жива, может когда-нибудь снова услышу о вас.

– Только, ради бога, никому о нас не рассказывай!

– Хорошо.

Он встал и ушел, а я осталась во власти тоски. Да еще служанка начала приставать ко мне: «Кто да кто это был?»

– К танцовщицам ходят сотни людей, – ответила я. – Кто бы он ни был, тебе какое дело?

Кое-как я отделалась от служанки, потом легла. Всю ночь я проспала тяжким сном, а утром, поднявшись, стала готовиться к отъезду в Лакхнау. Уже вечерело, когда я наняла повозку и тронулась в путь.