– В Канпур, – ответила я.

– А обратно в Лакхнау не собираетесь?

– Хузур! С каким лицом я посмею явиться в Лакхнау? Ведь мне будет очень стыдно перед Ханум, да и подружки станут надо мной насмехаться.

Я сказала так потому, что, во-первых, действительно не собиралась возвращаться в Лакхнау, а, во-вторых, подумала: скажи я радже, что намерена вернуться туда, он, пожалуй, меня не отпустит, чтобы там не узнали, где находится Хуршид, и Ханум не устроила бы ей какой-нибудь пакости.

Раджа-сахиб был очень доволен моим решением.

– Так в Лакхнау вы и не заглянете? – снова спросил он.

– А что у меня осталось в Лакхнау? – сказала я. – Мое дело – песни и танцы. А зрители и слушатели найдутся всюду, где бы я ни поселилась. Я больше не желаю жить под властью Ханум. Если бы я хотела жить у нее, я бы не уехала.

Так я окончательно убедила раджу-сахиба, что не собираюсь возвращаться в Лакхнау.

На следующий день раджа-сахиб меня отпустил. Он дал мне в награду десять золотых, хорошую шаль, платок и повозку с тремя быками – словом, снарядил, как заправскую сельскую танцовщицу. Со мною поехали возница и двое слуг. Мы направились в Уннао. Прибыв туда, я остановилась в гостинице. Людей раджи я отослала назад, и со мной остался только возница.

Под вечер я сидела за порогом своей комнаты. Мимо проходили приезжие, где-то кричали женщины; всюду было полно народа. Дом был чисто убран, к услугам гостей имелись вода, хукка и другие удобства. Лошади и пони отдыхали во дворе в тени дерева ним.

И вдруг, что я вижу! – идет конюх Файза Али. Он заметил меня, уже входя в ворота, и глаза наши встретились. Подойдя ближе, он заговорил со мной, спросил о моем здоровье. Потом я спросила его о Файзе Али. Он сказал, что до Файза Али уже дошла весть о моем прибытии в Уннао, и сегодня же, около полуночи, он сам обязательно придет ко мне.

При этом известии сердце у меня оборвалось. Теперь мне вовсе не улыбалось возвращаться к Файзу Али. После событий у Тимит-кхеры я почувствовала себя так, словно с шеи у меня сняли петлю. А тут Файз Али снова свалился на мою голову.

Придя ко мне, он заговорил со мной, как всегда, потом стал упрашивать меня уехать из Уннао. Мы с ним долго судили и рядили, наконец порешили на том, что возницу я отпущу, править повозкой будет конюх Файза Али, а за верховым конем он сам присмотрит. Потом он вдруг передумал и сказал, что повозку лучше оставить в гостинице у хозяина, а нам надо поздно ночью перебраться на другой берег Ганги.

Что мне было делать? Я снова подпала под власть Файза Али и волей-неволей должна была покоряться ему во всем. Файз Али позвал хозяина и, отведя его в сторону, долго говорил с ним о чем-то. Уже за полночь он усадил меня к себе на коня, и мы выехали за ворота. Пять-шесть косов ночной скачки дались мне нелегко – все суставы у меня заныли. Наконец мы кое-как добрались до Ганги. С большим трудом удалось найти лодку. Когда мы высадились на другом берегу, Файз Али вздохнул с облегчением.

– Ну, теперь бояться нечего, – сказал он.

На рассвете мы уже были в Канпуре. Файз Али ссадил меня на постоялом дворе, а сам отправился искать подходящее помещение. Вскоре он вернулся и сказал:

– Оставаться здесь не следует. Я снял для нас дом. Поедем туда.

Для меня он привел носильщиков с паланкином. Ехать пришлось недалеко. Паланкин остановился у дверей большого каменного дома. Файз Али провел меня туда. Смотрю – в просторной комнате две хорошие кровати, разостлана циновка, а на ней стоит такая диковинная хукка, что от одного ее вида у меня пропала всякая охота курить. Все убранство дома внушало мне какое-то необъяснимое беспокойство. Вскоре Файз Али сказал:

– Ну ладно, я пойду на базар, куплю чего-нибудь поесть.

– Хорошо, – согласилась я. – Только возвращайся как можно скорей.

Файз Али ушел, и я осталась одна.

Слушайте дальше! Как ушел Файз Али на базар, так и пропал. Не вернулся ни в этот день, ни на следующий. Прошел час, другой, третий; перевалило за полдень; солнце клонилось к закату… Последний раз я ела в Уннао еще прошлым вечером. Ночью – тряска на лошади, сон урывками. С утра маковой росинки во рту не было. От голода и усталости я готова была лишиться сознания. Вот солнце уже закатилось, стало смеркаться, наступила ночь. «Боже! – думала я. – Что мне делать?» Я откинула с лица шаль и села на постели. Большой пустой дом внушал мне ужас. Я была в нем одна перед лицом аллаха. Мне то и дело чудилось, будто из моей комнаты кто-то вышел, в соседней слышатся чьи-то шаги, а наверху что-то шумит и кто-то спускается по скрипящим ступеням. Пробило три часа ночи. Раньше в комнату через дверь проникали полосы лунного света. Но теперь луна скрылась, и наступила непроглядная тьма. Я с головой завернулась в шаль и легла. И снова мне стали чудиться какие-то шумы. Ночь тянулась нескончаемо долго; еле-еле дождалась я рассвета.

Странное состояние овладело мной поутру. Только тут я почувствовала, как хорошо мне было в Лакхнау. «О боже! – думала я. – В какую беду я попала!» Мне вспомнились все прелести лакхнауской жизни и моя прежняя комната. Бывало, стоит лишь кликнуть, и слуга уже тут как тут; хукка, бетель, еда, питье – все что угодно появляется перед тобой, не успеешь рта открыть.

Короче говоря, и в этот день я прождала до полудня, но Файз Али так и не вернулся. Очутись в таком положении какая-нибудь добродетельная госпожа, всю жизнь сидевшая в четырех стенах, она безусловно просто погибла бы. Я хоть и не вела чересчур вольной жизни, но все же мне случалось бывать в кругу сотен мужчин. Если не в Канпуре, то хотя бы в Лакхнау мне были знакомы многие улицы и переулки. Случалось мне видеть и гостиницы и базары. Так зачем же мне было сидеть одной в пустом доме? Откинув дверную цепочку, я выскочила в переулок.

Не успела я пройти и двадцати шагов, как вижу: едет навстречу верхом человек в военном платье, за ним идут десять – пятнадцать солдат с ружьями, а в их кольце шагает со связанными за спиной руками миян Файз Али. Тут я остолбенела и замерла на месте.

Но вот наконец пришла в себя и, оглянувшись кругом, заметила узенькую улочку, а в ней мечеть. «Божий дом – лучшее прибежище, – подумала я. – Надо мне там переждать…»