— Но об этом к<ак>-нибудь в другой раз.
Пока прощай. Не пишу тебе — п<отому>что или времени нет — или усталость не позволяет.
Целую и люблю
Сережа
Пиши на моем адресе: юнкеру имя (без отчества и фамилию).
<7 августа 1917 г., Москва>
Дорогая Лиленька, спасибо за цветы — посылаю тебе ответный подарок — ответ на твою телеграмму Волю.[94]
С трудом пишу, п<отому>что поранил себе палец из револьвера.
У нас все благополучно — Ирина начала прибавлять.
— Недавно зашел твой большевик[95] и принес фунт рису и хлеба. Умиляйся!
Вера приезжает в 20-х числах августа.
Мои военные дела без перемен. Завтра дежурю в Кремле —
Все книги будут тебе присланы. Они сейчас раскладываются.
Целую. Привет Эве.
Сережа
Цветы очень хороши.
— Praha
Дорогая моя Лиленька,
— Я получил твое письмо с опозданием, т. к. был в отъезде — в Моравии.[96]
— Два раза начинал тебе писать и оба раза неудачно — верно потому, что хотел все объяснить, а это совсем и не нужно делать.
— Считай, что мое первое письмо к Н<юте>не было написано. Этим почти все и сказано. Не мне, да и вообще «не человекам» быть судьями в происшедшем.
— Мне бы очень хотелось знать о тебе и о Вере подробнее. Надеюсь, что грядущей зимой мне удастся вам немного помочь. Это письмо телеграмма. Так его и прими. Храни вас всех Бог.
Сережа
Поздравляю тебя и Веру с прошедшими именинами. Асе[97] пишу.
— Аля здорова. Учится в гимназии — в Моравии — в гористой, прекрасной местности. Чем дальше, тем более она меня радует своим ростом и своей самостоятельностью в росте.
Мой адр<ес>: Praha — Lazarska 6 Rusky Komitet — мне.
— Это мой постоянный адрес — другой же опасен, т. к. я могу переехать. Итак это письмо по телеграфу протянутая рука.[98]
— Получил твое долгожданное письмо. Ты его адресовала на Русский комитет, а там я бываю раз в две недели. Верно мой новый адрес успела по своему обыкновению затерять. А я-то понять не мог причину твоего молчания.
Спасибо за ласку, за любовь, за память. Радуюсь за тебя, что рядом с тобою Макс.[99] Он мой первый, а м. б. и единственный друг. Передай ему сейчас же, что недели две тому назад, я выслал ему через Государственный банк 5 дол<ларов>на дачу Айвазовских. Пусть он немедля напишет туда заявление о пересылке денег на Москву. А то они пойдут обратно и расходы по пересылке пропадут даром.
То что ты пишешь о Мише[100] для меня не неожиданно. Он всегда был слабым, душевно малокровным человеком. Живет по линии наименьшего сопротивления. Боюсь, когда вернусь я, ему сделается побеспокойнее. В некоторых случаях я бываю мало воспитан и когда слабость переходит в хамство — я зверею. Я не знаю, каково Верино чувство к нему сейчас. В ее характере быть матерью без отца. Ведь все люди делятся на хищников и не хищников. И не хищники в громадном большинстве пожираемые овцы. Для последних спасением единственным является религия. Нет веры — гибель, есть вера — только трагедия, но не гибель. О Вере ничего не знаю. Она бесконечно религиозна по характеру, по всему строю своему, но религиозность ее не оформлена и при мне проявлялась только негативно, через неприятие ряда сторон жизни. Для нее было бы спасением утвердиться в своей р<елигии>, оформиться, произнести наконец «да», а не только легкое, не питающее, не творческое — «нет».
Со стороны судьбы виднее. Особенно при моей отдаленности. И вот вижу ясно, что при свойственной Вере жажде подвига, жертвы и одновременно счастья нет выхода иного, кроме веры. Ибо и подвиг, и жертва, и счастье дается в жизни только в одном. Можно перенести это на человека, но либо кратковременно, либо несчастливо. Говорю это о Вере, а не о себе. Я на Веру не похож.
Ты пишешь о встрече с Соколом.[101] Думается мне, не совсем ты к нему справедлива. Нет ничего удивительного, что он демонстративно хотел тебя оскорбить. Припомни, как в 14 или 15 году вся Москва его оплевывала и никто не протянул ему руки помощи, не только помощи, а просто никто не пожелал его выслушать. И Толстой и старик Крандиевский вели себя прегнусно. А Сокол верно всех, кто принадлежал тогда к этому кругу, возненавидел. И чем ближе к нему были, тем острее. Подумай как заманчиво для него теперь вместо лика идиота, показать тебе образину обратную и отвратную.
В Праге мне плохо. Живу здесь, как под колпаком. Из русских знаю очень многих, но мало к кому тянет. А вообще к людям очень тянет. И в Россию страшно как тянет. Никогда не думал, что так сильно во мне русское. Как скоро, думаешь, можно мне будет вернуться? Не в смысле безопасности, а в смысле моральной возможности. Я готов ждать еще два года. Боюсь дальше сил не хватит.
Я уже писал тебе, что работаю над книгой.[102] Это не литература. Часть ее (первая глава, а глав 15) скоро будет напечатана. А осенью, надеюсь, и вся она появится целиком. Ты многое из нее обо мне узнаешь. Книга о прошлом, о мертвых.
Умница, что устроилась в лечебницу. Отдыхай, поправляйся и береги свое сердце. Я тоже берегусь. Нужно дожить до встречи.
А знаешь, что делает Вера Михайл<овна>?[103] Заведует кинематографическими съемками в Риме.
Меня гонят из комнаты. Сегодня суббота и предстоит мытье полов.
Будь здоров. Целую и люблю
