– Сколько положено беру, – спокойно ответил Рейн.
Как писал Дюма, "их взгляды скрестились".
– Какие будут мнения? – немного погодя спросил Глущенко.
Саша понял, что из-за него "группировка Рейна" схлестнулась с "группировкой Глущенко". Видимо, вопрос о том, кто поедет по путевке горкома, вылился в вопрос соблюдения норм демократического централизма.
– Он, кажется, учится посредственно, – пробурчал некто в сереньком пиджаке, сидевший одесную от Глущенко.
– Извините, – твердо сказал Саша. – У меня даже четверок нет.
– Александр отличник, – подтвердил Рейн. – В этой сессии у него три пятерки и два "автомата".
– Активист СНО, – подал голос парень с пшеничными усиками, сидевший у двери. – В декабре сделал доклад на конференции. Работа по фарезам, отличные результаты.
Статью задепонировал в соавторстве с профессором Редькиным.
Саша благодарно покосился на парня. Его звали Сергей Еремин, и он был с пятого курса. Саша встречал его в спортзале, там кучка энтузиастов три раза в неделю занималась "сэ-нэ", очень жесткой разновидностью дзюдо.
– Отличный спортсмен. Горнолыжник. Что немаловажно, – заметил Рейн.
"Связей, порочащих его, не имеет…" – подумал Саша.
– На Универсиаде защитил честь института, – веско произнес лысоватый крепыш из спортсектора, самбист, он тоже выступал на Универсиаде.
– Кандидат в мастера спорта, – застенчиво добавил Саша.
– Насчет международной обстановки в курсе? – спросили слева. – Какие газеты выписываешь?
– Выписываю "Известия" и "Комсомолку", – четко ответил Саша. – За международной обстановкой слежу. Провожу политинформации… периодически.
И подумал: "Безработица в Антарктиде, сионисты – пидоры и гады, пролетариат Занзибара победит…" Комитетчики молчали, кто-то перебирал бумаги, кто-то разглядывал Сашу. Было тихо, только справа от Саши напряженно сопел Рейн.
И вдруг Саша понял, что ему дадут эту путевку. Кажется, дадут. Это невероятно, но ему могут дать путевку. Какие-то тут у комитетчиков сложились расклады, что Саше путевку дадут.
У него от волнения вспотели руки. Саша внезапно ощутил в себе странное чувство.
Странное, очень сильное и какое-то… детское. Он так чувствовал себя в десять лет, когда отец раздумывал – брать его с собой в Бакуриани или пока рано брать, пусть еще одну зиму поелозит на Ленгорах. И все было в этом чувстве – огромное нетерпение, противный страх, что неповторимый шанс будет упущен, и острое, страстное желание попасть в этот яркий, современный, далекий, заграничный Боровец…
Саша вдруг вспомнил привычный Терскол, и впервые вспомнил его с неприязнью.
Вспомнил осточертевшие хамские, небритые рожи "подъемщиков", ободранные вагоны канатки, липкую клеенку на столах в кафе "Горянка" и помойку посреди поселка, в которой рылись облезлые худые коровы. Да, конечно, Донгуз-Орун был прекрасен – прекрасен безотносительно к клейким макаронам в столовой "Иткола", восхитителен, несмотря на тараканов и текущие краны в "Чегете"… Да, разумеется, трасса от "Приюта Одиннадцати" до "Азау" была роскошной, и если пройти ее не останавливаясь (а мало у кого хватает дыхалки!) – чувствуешь себя человеком…
И, безусловно, разлитый в граненые стаканы грузинский коньяк – вечером, в номере, в компании хороших ребят, когда так славно поется "Прощайте, красотки, прощай, небосвод! Подводная лодка уходит под лед…", и ноги гудят, и вкусно пахнет влажным вязаным свитером и дымом "Явы", – этот коньяк ничуть не уступает какому-нибудь "Курвуазье" или "Камю"… Да, все так. Но помойка! Помойка посреди Терскола, будь она проклята!… И загаженный ржавой арматурой, баками, окурками и проволокой снег вокруг "Мира"! И наглые морды "местных", шашлычников и контролеров на "Кругозоре"… И вечно холодные батареи в номере… "Я другой такой страны не знаю…" А ведь где-то есть другая жизнь! Там современные подъемники без очередей, там уютные полутемные бары, там ступеньки на станциях канатки выложены толстой пористой резиной, там улыбаются спасатели и обслуга, там нужно только кататься и не думать ни о чем другом…
– Что за фамилия такая – Берг?.. – проворчал кто-то с глущенковского конца стола. – Иностранная какая-то фамилия… У тебя есть родственники за границей?
– Сменю! – хрипло сказал Саша и выдохнул. – Сменю фамилию!
Боже, как Саша собирался! Никогда и никуда он так не собирался! Ни прежде, ни после. Он же всегда как уезжал в горы? – "только свистни". Выдавалась свободная неделька – и уезжал. Упихивал в рюкзак пару свитеров, носки, зубную щетку и комбез, очки и перчатки совал в ботинки, ботинки укладывал сверху, брал лыжи и ехал на вокзал. И билет до Минвод брал уже на вокзале. Прежде отъезд не был событием. А теперь он собирался трепетно, истово. Он собирался в свою мечту.
Саше Бергу предстояла первая в его жизни заграничная поездка. Его ждал иностранный горнолыжный курорт, неизведанные радости, двенадцать дней счастья.
Он сшил чехол для "Атомиков", хороший, крепкий чехол с наплечным ремнем. Он тщательно проштопал перчатки, посадил две аккуратные кожаные заплаты. Крепеж он поставил новый, не стал переставлять с "Фишеров". Ну, не совсем новый, конечно, но живой крепеж, "Саломон". "Атомики" были новенькие, острые, как ножи. Но Саша уложил в сумку тиски и напильник – мало ли что. Говорят, что в Рильских горах бывает плохо со снегом. Если придется поправить убитый о камень кант, то напильник и тиски (канторезом Саша не пользовался принципиально, считал, что хорошо наточить можно только напильником) он, получается, повез с собой не зря.
К инструментам он положил специальный утюжок и тефлоновые палочки – если придется полечить "скользячку". Мазь тоже взял, обычную и для плюсовой температуры. Для катания у него были австрийский эластик и венгерская куртка с капюшоном. А для "вечера" он приготовил джинсы "Уайлд Кэт", классные джинсы, почти не ношенные (свои повседневные "Джордаш" он решил надеть в дорогу), тонкий исландский пуловер с еле заметной искусной маминой штопкой на плече и самую главную свою фирменную одежку, самую дорогую, жемчужину своего гардероба – джинсовку "Силвер доллар". Из футболок он отобрал "Адидас" с тремя полосками на коротких рукавах и трилистником на груди. "Адидас", честно говоря, была старовата и застирана. Но Саша не мог ехать за границу в футболке с надписью "Glavsportprom" или "Олимпиада-80".
Он много раз слышал от друзей и знакомых, что советские туристы за рубежом бросаются в глаза нелепой одеждой и провинциальными повадками. Саша оденется так, чтобы не было стыдно. Он хотел чувствовать себя непринужденно. Конечно, речи быть не могло о том, чтобы удивить кого-то в Болгарии фирменной одеждой. Да и не мог Саша состязаться с западными туристами – не было у него ни пуховки "Коламбиа", ни свитера "Труссарди", ни шапочки-петушка "Скотт". А пытаться ответить западной моде москвошвеевским батником или болоньевой курточкой из "Польской моды"… Это смешно и жалко. В конце концов, Саша не Эллочка Щукина.
Саша решил, что будет одет в студенческом стиле. Все будет просто: джинсы, футболка, в отеле – кроссовки ("Ромика", не новые, двухлетние, но и не потрепанные, просто ношеные), на улице – дутые сапоги, на Западе такие называются "сноубут". Сашины "сноубут" были родом из приветливого города Таллина. Таллинские дутые сапоги – это первый и последний компромисс, постановил Саша, вся остальная одежда должна быть фирменной. Пусть стираной, пусть простенькой, но фирменной. И тогда Саша не будет себя чувствовать совтуристом, кухаркиным сыном. Он будет "как все". Он будет одет просто, но в западное. Как те молодые ребята, которые приезжают в Боровец из ФРГ и Дании на студенческие каникулы. И еще Саша дал себе слово, что не будет экономить. Он не станет выкраивать гроши для покупки всяких там пледов, не говоря уже о бра и паласах.
Он будет по вечерам заходить в бары, а на горе покупать горячие бутерброды и глинтвейн (Шуплецов восторженно рассказывал о необыкновенно вкусных горячих бутербродах с сыром и ветчиной).
