Короткая шея и узкие, заплывшие жирком плечи, белая, поросшая редким волосом грудь в вырезе "зеленки". Торс в зеркале не отражался, но и торс был так себе – уже упоминавшийся круглый живот, валики, нависшие над резинкой коротких штанов, белые, гладкие лодыжки. А ниже – черные носки и "скороходовские" сандалии.

Словом, у доктора была совершенно заурядная внешность. Неинтересная внешность, скучная. Внешность человека, с которым никто особенно не считается и не церемонится (в данном случае внешность не соответствовала сути – с доктором считались, и еще как считались).

Но, кстати, небольшое зеркало на голубой кафельной стене могло показать внимательному наблюдателю еще кое-что. Непредвзятый наблюдатель, повидавший самые разные типажи, разглядел бы жесткие складочки в уголках пухлогубого, но отнюдь не безвольного рта. И еще одну складку – меж кустистых бровей – разглядел бы тот гипотетический, преуспевший в физиогномике наблюдатель. И эта неприметная складка, эта черточка, вроде бы незначительная, рассказала бы ему о крепком, упертом характере доктора. И о многом рассказали бы глубоко посаженные, маленькие, покрасневшие от усталости глаза – взгляд был спокойный, немного равнодушный. Это был взгляд человека умного и умелого. Человека, которому наплевать на то, что он толст и лыс.

Доктор вытер руки марлевой повязкой и снял с вешалки белый халат. В боковом кармане халата лежал старый целлулоидный футляр для очков, а в нагрудном – перьевая ручка "Паркер" с завинчивающимся колпачком.

В предоперационную вошел первый ассистент. Он с хрустом расправил плечи, бросил колпак на подоконник и спросил:

– Протокол сам напишешь?

Первый ассистент давно работал с доктором (собственно, доктор был заведующим отделением, в котором работал ассистент) и наедине был с ним на "ты".

– Напишу, – ответил доктор. – Митя, ты помнишь, что у него диабет? Бери сахара каждый день.

– Это не моя палата, – укоризненно сказал ассистент. – Это палата ординатора Скворцова. Ординатору Скворцову был в свое время вручен диплом о врачебном образовании… Надо воспитывать самостоятельность в ординаторе Скворцове, это будет ему полезно.

– Разговорчики в строю, – равнодушно сказал доктор, застегивая часы на пухлом, белом запястье. – Смотри за сахарами. Аденому сам будешь делать?

– Ординатор Гулидов будет оперировать, если ты не против. Я буду помогать.

– Хорошо, помогай. Только шейку ушей сам. И следи, чтобы он не торопился.

Добросовестный парень, и руки хорошие, но вечно торопится… Придерживай его. Я буду в учебной комнате, у меня занятия с курсантами.

Он надел халат и пошел к лифтам. Навстречу торопливо катили носилки две медсестры. Поравнявшись с доктором, они дисциплинированно замерли.

– Наташа, проследи, чтобы по дежурству отметили, сколько будет по дренажам, – на ходу сказал доктор.

Он вышел из лифта на втором этаже. На лестничной площадке курили три врача, приехавшие на повышение квалификации из Омска. Они приехали в Москву вчера вечером, сегодня был первый день их цикла оперативной урологии. Доктор уже заходил в коридор, но увидел врачей и остановился.

– Добрый день, коллеги, – сказал он. – Вы из Омской о-ка-бэ, верно? Хорошо. У меня к вам большая просьба – в клинике не курить… Без обид, коллеги… Лекция через двадцать минут, в учебной комнате. Командировочные удостоверения отдайте старшей сестре – это в конце коридора, слева. Я сейчас напечатаю протокол и жду вас в учебной комнате.

Он доброжелательно улыбнулся врачам и вошел в отделение.

– Это еще что за Винни-Пух? – недоуменно спросил один из врачей. – Я с тринадцати лет курю… Ну и порядочки у них тут, в Москве.

– Е-мое! – пробормотал другой. – Это же Браверман, мужики… Андрюха, я его сразу узнал!

– Да ладно тебе, – недоверчиво сказал первый. – Нет, точно Браверман?

– "Пластика мочеточниково-пузырного анастомоза по Браверману", – сказал третий.

– Вот тебе и "ладно", Андрей Евгеньевич. Корифеев надо знать в лицо. Бросай курить, Андрюха. У нас, в клинике Бравермана, не курят.

– Я думал, он повыше будет, – сказал Андрюха. – Ни хера себе… Слушайте, мужики, я сто лет конспекты не писал! Пошли скорее… Напомните мне, как его по имени-отчеству?

– Григорий Израилевич, – почтительно сказал второй. – Григорий Израилевич Браверман. Это, значит, мы не зря приехали… Так, где тут у них учебная комната?

Огромный человек полулежал на ковре, привалившись необъятной спиной к поставленной на попа диванной подушке. Подушка упиралась в диван, и тот жалко поскрипывал, когда огромный человек шевелился. На животе у огромного человека копошилась и ворковала девочка в фиолетовой фланелевой пижамке. Она ползала по животу, как по лужайке.

– У, заюшка моя… – с нежностью пробасил огромный человек и осторожно, кончиком пальца, потрогал золотистую щечку.

Девочка мурлыкнула и цепко ухватилась за палец.

Огромный человек блаженствовал. А девочка была приятно удивлена тем, что рокочущее, гигантское существо с названием "папа", существо, от которого всегда шло ощущение тепла, существо, с которым можно было делать все, что угодно, – трепать за волосы, обмазывать кашей, даже писать ему на колени (существо только влюбленно рокотало, целовало и не спускало с рук) – утром осталось дома. У девочки было много ярких и пушистых игрушек, но существо "папа" было самой любимой, послушной и теплой. И самой большой.

У огромного человека был выходной, они с дочкой недавно проснулись. Девочка вылезла из своей кроватки, прошлепала по теплому паркету, залезла под одеяло к огромному и мягкими ручонками обхватила могучую шею. Полчаса они с огромным удовольствием нежничали и возились в постели, делали "домик" из одеяла и по очереди изображали, "как тигла лыцит". Потом из кухни потянулся восхитительный запах молотого кофе, пришла жена огромного, поцеловала мужа в нос, переселила воркующую парочку на чистый рыжий ковер и убрала с дивана постель. Огромный натянул просторные цветастые "бермуды", белую футболку с надписью "State New York University" и привалился спиной к диванной подушке. А девочка в пижамке вскарабкалась на огромного. Она встала, держась за его палец, и, попереминавшись ножками, принялась ходить по упругому животу.

– Дуда! – говорила девочка и шла к голове, подпрыгивала на плотной, как резина, груди, потом говорила: – Тепей дуда! – И шла к ногам.

– Она тебя затопчет, – сказала жена огромного. – Она так сучит ногами, у меня весь живот в синяках. Машунь, хватит по папе прыгать.

– Пигать! – пискнула девочка, белея мелкими жемчужными зубками и сияя всей своей чудесной мордашкой.

Она подпрыгнула на животе огромного. Легкие русые прядки вспорхнули, как крылышки.

– Ты моя роднуля… – прогудел огромный и широко улыбнулся. – Ты моя золотая. А ну, давай – прыг!

И он качнул девочку, качнул одними мышцами брюшного пресса.

– Пиг! – с восторгом сказала девочка и подпрыгнула.

– Бравик звонил, – сказала жена.

Она стояла в дверном проеме и затягивала пояс толстого махрового халата. Ей было двадцать шесть лет, она любила своего огромного мужа и следила за тем, чтобы он не толстел. Ее муж был хирургом из Первой Градской, добряком, балагуром и драчуном. На улице его за версту обходили агрессивные, развязные подростки, с ним почтительно разговаривали милиционеры и заискивающе – таксисты. Он любил и умел устраивать "танцы с буфетом", любил настоящую баню, любил сыграть партейку в шахматы со своим другом Браверманом и вообще он любил жить. Но больше всего на свете он любил свою кроху Машуню. А жена управляла огромным с легкостью необыкновенной. Потому что огромный любил ее почти так же, как кроху. Это "почти так же" жену не обижало, жена была умная. Ей даже странно было иногда, что такой большой и могучий человек находится в абсолютном ее подчинении.

– Чо ему не спится? – добродушно сказал огромный. – У всей страны выходной… Я к нему жуткий гидронефроз перевел в понедельник… Бравик у нас самый главный по пластикам.