Его язык вел себя у нее во рту как полновластный хозяин, что уже не противоречило ее желаниям. С таким же пылом она принимала в себя его каменную плоть, вызывавшую у нее ответное чувство, затмевающее все остальное. Их ноги переплелись, она мяла руками его мускулистое тело, наслаждаясь каждым его рывком. Волна за волной ее захлестывали чувства такой остроты, о какой она раньше не подозревала.

Все произошло без единого словечка. Она заснула, все еще составляя одно целое с ним, и очнулась, когда его плоть опять стала разбухать у нее внутри. Он точно так же не торопился, целуя и лаская каждый дюйм ее разомлевшего тела, медленно, но верно вызывая огонь ответной страсти, заставляя стонать от наслаждения. Она снова уснула в его объятиях и очнулась уже от заскользивших по ним теплых солнечных лучей.

Все, что происходило ночью, сейчас казалось причудливым, сладким сновидением; какое-то время Марисе не удавалось вспомнить, в чьих объятиях она лежит обнаженной. Льющийся в окно утренний свет безжалостно выхватывал подробности, заставляя ее гореть от стыда.

Доминик не желал отпускать свою собственность от себя. Припомнив во всех мелочах события ночи, она залилась краской от корней волос до кончиков пальцев ног. Она опасливо, совсем чуточку повернула голову и уставилась на профиль спящего. Теперь она отказывалась верить, что это тот же самый мужчина, который не раз овладевал ею с безжалостной поспешностью. Отныне он превратился в ее мужа и возлюбленного, оставаясь в то же время совершенно чужим. Она сама себя не узнавала, ибо впервые почувствовала наслаждение от любви. Наконец-то она стала настоящей женщиной! Поразительно, что именно он пробудил в ней страсть.

Возможно, она пошевелилась, возможно, его разбудило ее участившееся дыхание. Он крепко обнял ее и поцеловал в лоб. Щурясь, она встретила задумчивый взгляд его серых глаз.

– С добрым утром, виконтесса. Как спалось?

Настороженный и циничный вид, к которому она привыкла, остался в прошлом; загорелая кожа вокруг его глаз и губ собралась в морщинки – то была очаровательная ленивая улыбка. Мариса невольно ответила ему тем же.

– Неплохо, милорд. – Она скромно опустила ресницы. – Хотя вы отвели мне на сон не так уж много времени.

Он засмеялся, и она поймала себя на том, что никогда прежде не слышала его смеха.

– Насколько я помню, ты сама не очень-то давала мне уснуть, маленькая бесовка! Но я не жалуюсь. – Он посерьезнел и, склонившись к ней, поцеловал требовательно и нежно, оставив Марису бездыханной.

Он приоткрыл ей ту сторону своей натуры, о существовании которой она не могла и помыслить. И все же ей был неведом этот человек, она все еще не знала, чего от него ожидать.

Вдруг это непонятная ей тонкая игра? Уж не решил ли он сдобрить свою обычную жестокость лаской, чтобы обмануть ожидания? Как мог этот кровожадный хищник превратиться в нежного любовника? Впрочем, нежась на солнышке и не возражая, чтобы он смотрел на нее, прикасался к ней, Мариса отказывалась давать волю тревожным мыслям. Ее тело жаждало новых восхитительных ощущений, которые она познала этой ночью. Только что посвященная в сокровенную суть утоленного желания, она хотела испытывать все это вновь и вновь, чтобы окончательно увериться, что такое существует на самом деле.

Поразительно, что ее учителем стал не кто иной, как Доминик Челленджер! Крепко зажмурившись от смущения и не в силах побороть любопытство, Мариса позволила своим рукам заняться изучением мужского тела. Она видела его нагим и прежде, но теперь все происходило по-другому. Он познал все тайны ее тела, а она ничего не знала о его секретах. Какая ласка более всего по вкусу мужчине? Эта порочная мысль посетила ее так внезапно, что она испугалась. Она уставилась на него сквозь ресницы и обнаружила, что он улыбается.

– Не останавливайся! Или тебя разочаровывает, что мое тело уступает твоему в красоте и гладкости?

– Милорд…

Он нахмурился и одернул ее знакомым резким тоном:

– Черт возьми, не называй меня милордом! Я американец, и титулы, настолько завораживающие твоих друзей, для меня ничего не значат. Я никогда не буду на них претендовать. Ты меня понимаешь?

– Но…

– Я тебе не господин, хотя раньше, возможно, и стремился им стать. – Он прижал ее к себе, не обращая внимания на ее оцепенение, и поцеловал в щеку. – Только не притворяйся, Бога ради, умоляю тебя, Мариса! Кем бы ты ни была – чертовкой-цыганкой или отъявленной скандалисткой, – главное, оставайся собой. С той минуты, как я с тобой познакомился, милая, ты беспрестанно поражаешь меня своей необычностью. Так и продолжай!

Что произошло бы между ними, если в этот самый момент в дверь не постучался Дональд? Они могли бы прийти к лучшему взаимопониманию, поэтому Мариса втайне испытала разочарование, когда Доминик решил оставить ее завтракать в постели, а сам, наскоро одевшись, поспешил за ворчливым слугой вниз.

Небольшая ванная комната по соседству со спальней оказалась вполне удобной: Мариса нашла здесь умывальник, кувшин с ледяной водой и овальную лохань на ножках, заполненную до половины теплой водой.

Потратив на омовение некоторое время и вернувшись в спальню, она обнаружила приготовленную для нее деревенскую блузку с глубоким вырезом и пеструю юбку.

– Я позаимствовал это у кухонной прислуги. Надеюсь, ты не возражаешь?

Хозяйка одежды не отличалась худобой, зато удосужилась выстирать и блузку, и юбку. Одевшись, Мариса показалась себе огородным пугалом и с тоской вспомнила свои бесчисленные наряды. Однако это воспоминание повлекло за собой другое – как она здесь оказалась и почему; в такой прекрасный день не хотелось думать ни о прошлом, ни о будущем.

Доминик, судя по всему, пребывал в таком же расположении духа: он повел ее гулять по запущенному саду, переходившему в парк, а затем в лес. К восхищению Марисы, рядом со снятой Домиником виллой журчал ручей, впадавший в Сену. В самом узком месте через него был переброшен шаткий деревянный мостик, перейдя который они оказались у старой каменной беседки.

Гуляя, они держались за руки, как двое влюбленных, и почти не разговаривали. Доминик в своей белой рубахе, распахнутой на груди, походил на крестьянина, как и она. Солнце жгло им плечи, пчелы сонно жужжали, разморенные жарой, время остановило свой бег.