– Нет такого урока, которого вы бы уже не преподали мне силой, милорд, – обронила она сквозь зубы и тут же пожалела о своих словах.

– В таком случае не понимаю, почему ты стоишь как мраморное изваяние, черт бы тебя побрал! Снимай с себя одежду, живо! Невелика разница – жена, навязанная мужу, или уличная девка. Какие могут быть между нами церемонии?

– Это тебя навязали мне, а не наоборот! Если ты меня хочешь, то тебе придется попотеть: я тебе не шлюха, чтобы раздеваться перед тобой!

Как она смеет бросать ему такой дерзкий вызов, подбивая сорвать с нее одежду? Неужели она к этому и стремится?

Их глаза встретились. Противостояние золота и серебра не выявило победителя. Тогда Доминик с умышленной безжалостностью разорвал на ней бархатное платье от горла до самого пояса. Она зажмурилась, покачнулась, но не отступила. Он вцепился в ткань обеими руками и довершил начатое. Теперь она стояла перед ним нагая в колеблющихся отсветах камина.

– Знакомое зрелище! – зловеще произнес он, следя, не выкажет ли она признаков слабости.

Ему показалось, что она дрожит, но она обескуражила его, прошептав:

– Берегитесь, милорд.

Что за игру она затеяла на этот раз? Он испытывал негодование пополам с растерянностью и в то же время нарочито бесстыдно скользил оценивающим взглядом по ее стройному телу с золотым отливом. Он ждал, что она не выдержит и попытается прикрыть наготу, однако она не шелохнулась. Не иначе как привыкла расхаживать в чем мать родила! Кто они – другие мужчины, видевшие ее такой? Он вспомнил только что произнесенные ею оскорбительные слова и испытал сильное желание ударить ее, сбить с ног. Однако его что-то удержало – уж не неподвижность ли, с которой она ждала, что будет дальше?

Неожиданно для самого себя Доминик схватил ее за плечи, а не за трепещущее горло. Ее передернуло от его прикосновения.

– Господи, ты и вправду решила, что я собрался тебя убить? Раз так, зачем было навязываться мне в жены?

– Это ты мне навязался, а не я тебе!

– Ты будешь меня убеждать, что не знала о моей беседе с Талейраном незадолго до сцены в парке? Он предупредил меня, что Фуше все выведал, и намекнул в своей хитрой дипломатической манере, что, если я не поведу себя разумно, мой корабль будет конфискован. – Он злобно тряхнул ее. – И ты еще смеешь притворяться, что ничего не ведала? Зачем тогда было нежничать под луной с Филипом Синклером? А затем, что вы заранее обо всем договорились. Какая же ты мерзавка!

Оскорбление прозвучало как удар хлыстом. Но в следующую секунду ее пронзила неожиданная догадка, и она посмотрела ему в глаза.

– Я ничего не знала! Мне было известно лишь одно: он, то есть Бонапарт, положил на меня глаз, и все принялись подталкивать меня к нему в объятия. Вот я и подумала, что Филип может мне помочь…

Зачем эта откровенность? Он нещадно мял ей плечи, его глаза пронзали ее, как серебряные клинки.

– Либо ты законченная лгунья, либо я полный болван, – хрипло проговорил он. – Я привез тебя сюда, чтобы наказать. Полагаю, теперь ты хорошо понимаешь это.

Она кивнула, так как ничего другого ей не оставалось, и зажмурилась, не выдержав блеска его глаз.

– Мариса… – Она напряглась всем телом, не желая замечать, с какой нежностью он произнес ее имя. Он продолжал совсем другим, кротким тоном: – Мы стали супругами, хотя оба не желали этого. Чему быть, тому не миновать. Нам остается лишь воспользоваться неожиданным поворотом судьбы.

– Нет! – прошептала она. Но это было бесполезно: он подхватил ее на руки и понес наверх, не обращая внимания на ее не слишком-то усердное сопротивление.

Именно этого она ожидала с самого начала, с той минуты, когда он привез ее сюда, – ожидала и страшилась. Однако все вышло по-другому.

Он уложил ее на постель, озаряемую лунным светом, и неторопливо разделся перед затухающим камином. Она наблюдала за ним, не в силах что-либо изменить, вспоминала прошлое и твердила себе, что несколько слов, произнесенных скороговоркой слишком много на себя взявшим магистратом, не имеют ровно никакого значения. Несколько минут назад она твердо решила, что не станет возмущаться, что бы он с ней ни сделал, однако сейчас, когда лунный свет посеребрил их тела, ей хотелось, чтобы все закончилось побыстрее, как это бывало раньше.

Она была обнажена, он тоже. Она ненавидела его, но его теплое тело уже прикасалось к ее телу, руки принялись исследовать ее.

Доминик привык относиться к женщинам одинаково – по его мнению, они предназначались для того, чтобы дарить ему удовольствие. И вот сейчас он оказался помимо воли в совершенно новом для себя положении. Он знал, какие чувства вызывает у нее, она рассеяла его последние сомнения, если они, конечно, были. Однако Мариса принадлежала ему. Он давно знал ее атласную кожу, знал, что его прикосновения вызывают у нее чувственную дрожь…

Он провел рукой по ее маленькой налитой груди и почувствовал, что ее соски не остались к этому равнодушны. Наконец-то он исторг из нее стон, заставил сопротивляться, услышал сдавленное «нет!». Не обращая внимания на сопротивление, он придавил ее своим весом и продолжил путь как первооткрыватель неведомых земель. Он поцеловал ее в мягкие губы, которые сначала задрожали, а потом беспомощно приоткрылись, предоставив ему простор. Он воспользовался этим сполна и добился ответа. Но этого было совершенно недостаточно. Запустив пальцы ей в волосы, он заскользил губами по ее телу. Сначала он отдал должное груди и соскам, которые он с наслаждением попробовал на вкус, а потом, окончательно лишив ее воли к отражению атаки, двинулся вниз через напряженный живот к вожделенному местечку, которое она защищала из последних сил, сводя ноги.

Он преодолел ее затухающее сопротивление и прильнул губами к влажному лону. Теперь она не сжимала ноги, а раскидывала их все шире. Ему пришлось заглушить поцелуем ее выкрики. Мгновение – и его пульсирующая от нетерпения плоть погрузилась в ее трепещущие глубины.

Мариса даже не мечтала о подобном наслаждении. Сначала она по привычке пыталась с ним бороться, но плотское желание неумолимо взяло верх над рассудком, и она потеряла всякую власть над собой, отдавшись незнакомому ощущению, наполнившему ее от затылка до сведенных судорогой пальцев ног.