Огромный роскошный корабль с плоским дном скользил вниз по реке, в сторону Нового Орлеана, увлекаемый неспешным течением. От грязно-желтой речной глади, тонущей в кромешной ночной тьме, не доносилось ни звука, что еще больше усиливало ощущение остановившегося времени и оторванности от остального мира. К действительности возвращало лишь плавное покачивание да черная полоса противоположного берега с редкими огоньками. На небе из темного бархата горели безразличные ко всему звезды.

Чернокожий моряк, несущий вахту на случай появления по курсу отмели или плавающих бревен, напевал себе под нос на креольском диалекте французского языка песню на вечную тему печали и разбитых сердец:

Лали по просьбе Марисы перевела слова песни:

– «Не знаю, что так меня тревожит, не знаю, отчего так сжимается мое сердце…»

«И я не знаю…» – думала Мариса, перегибаясь через деревянный парапет и вглядываясь в черную гладь реки.

Что-то не давало ей уснуть – то ли неподвижная духота ночи, то ли тревожное ощущение движения в потемках навстречу таинственной неизвестности. «Вниз по реке, к Новому Орлеану…» Сколько раз она слышала эти слова, как бурно прославляли люди этот город, якобы оставляющий позади царящей в нем атмосферой сладострастия сам Париж! Оставив позади Нэтчез, они оказались в Луизиане – на орлеанской территории, как временно окрестил президент Джефферсон южную часть обширного пространства, приобретенного его страной у Франции.

Марисе было проще размышлять о том, что ждало ее впереди, чем вспоминать прошлое. И все же горькие воспоминания не давали ей покоя. Ей уже давно полагалось последовать примеру Инес и отойти ко сну в своей тесной каюте, тщательно подоткнув под матрас края марлевого полога, спасающего от комаров. Однако в такую ночь хотелось хоть с кем-нибудь поделиться обуревающими ее новыми впечатлениями: от мерцания бесчисленных звезд над головой, ленивого плескания реки, сочных ароматов буйной растительности и раскрывающихся по ночам цветов, низко склоняющихся под тяжестью своих головок к самой воде…

Что ждет ее на плантации, которую она могла представить себе только как обозначенный на карте квадрат? Она знала, что это кусок земли площадью около тысячи акров, преподнесенный ее отцу испанским королем, миниатюрное королевство, где рабы выращивают и мастерят практически все, что требуется для поддержания сносного существования.

– В основном мы выращиваем сахарный тростник. Есть и собственный сахарный заводик. На одном сильно заболоченном участке твой отец распорядился, по моему предложению, высадить рис. «Конграсиа» – весьма богатая плантация, но из-за своих размеров и расположения она отдалена от цивилизации. Надеюсь, у тебя не возникнет там чувства оторванности от всего света… – Инес многозначительно приподняла бровь.

Мариса ответила, пожимая плечами:

– Если там сумели прижиться вы, то и я наверняка привыкну.

Она согласилась бы на что угодно, лишь бы сбежать из Нэтчеза! Она устала от притязаний Педро, устала избегать Доминика и трусливо отказываться от присутствия на приемах, где может оказаться он вместе со своей невестой. «Я спасаюсь бегством!» – вертелось у нее в голове вместе со словами грустной креольской песни. То было бегство от Доминика, неустанно причинявшего ей боль, а также, при всей чудовищности этой мысли, от собственного сына, которого она не знала и уже никогда не узнает. Никогда… Какое леденящее, безысходное слово!

Она вспоминала, как Доминик спускался вместе с ней по голой, грязной лестнице в свою отвратительную каморку, где ее ждали унижение и его холодные слова: «Лучше нам не натыкаться друг на друга, пока ты остаешься здесь. Я найду предлог, чтобы отправиться вверх по реке».

Однако боль от этих безжалостных слов затмило безобразное происшествие. Это случилось спустя считанные минуты, на улице, когда они столкнулись с тремя пьяницами, вывалившимися из таверны. Оглядев ее красными глазами, один из них прохрипел:

«Вы только полюбуйтесь! Вот это лакомый кусочек!»

«Я готов проглотить ее не жуя – так стосковался по женскому телу!» – забубнил второй.

«Недаром говорят, что квартероночки в этом городе – пальчики оближешь! Не то что эти новоорлеанские коровы! Правда, цветочек?»

Мариса почувствовала, как напрягся Доминик. Ей не надо было поворачивать голову, чтобы понять, что он вытаскивает из ножен на ремне свое жуткое оружие. Как ни велико было ее отчаяние, смысл пьяных речей не дошел до ее сознания, зато очень понятны были их взгляды и дружное, как по сигналу, приближение.

«Обещаешь быть с нами ласковой?»

«Мы заплатим тебе звонкой монетой. Хорошими американскими денежками!» – Взрыв грубого хохота.

«Трое – это лучше, чем один. Нам начхать на цвет твоей кожи – не то что этим ханжам в Новом Орлеане!»

Она не стала сопротивляться, когда Доминик отшвырнул ее к стене. В его руке сверкнул нож. Троица тоже оказалась вооруженной. Мариса ждала кровопролития, но худшему не дал совершиться негромкий мужской голос:

«Как вы смеете досаждать моим друзьям, нечестивая троица? Жду вас завтра вечером на своем богослужении за рекой, грешники!»

«Какого черта…» – начал было один из троих, обладатель мохнатых бровей, но двое его дружков мигом протрезвели и спали с лица.

«Мы ничего такого не сделали, мистер Маррелл, – пролепетал один. – Где нам было знать…»

Человек, неожиданно протянувший Марисе и Доминику руку помощи, был невысок ростом, не больше пяти футов восьми дюймов. Это был бледнолицый брюнет с таким пронизывающим взглядом, что Мариса невольно содрогнулась. При его приближении пьяная троица поспешно ретировалась, спрятав ножи.

Только сейчас Марисе стало по-настоящему страшно. Сначала ее приняли за уличную девку, а теперь Доминик, словно забыв о ее существовании, повел негромкую беседу с их спасителем, одетым как священник, однако вооруженным пистолетом и кинжалом. Имя Джон Маррелл было для нее пустым звуком, но она испытывала благодарность к этому человеку, чье внезапное появление предотвратило кровь и поножовщину.