– Здравствуй, Маккензи, – произнес Натан ледяным голосом. – Что привело тебя в наши края?

Маккензи спешилась и привязала коня к перилам. Как раз в тот момент, когда она собиралась сказать Натану все, что о нем думает, из-за дверей вышла семилетняя Изабелла Кроссби. Девочка робко приблизилась к ним, теребя подол своего ситцевого платьица.

– Доброе утро, мисс Батлер. Вы не привезли с собой Фрэнки?

– Здравствуй, Исси. Сегодня Фрэнки осталась дома. Исси и Фрэнки были очень дружны, но виделись не часто. После воскресной службы в церкви они всегда задерживались и весело чирикали, как два воробушка.

– Фрэнки сказала, что тебе на день рождения подарили пони.

– Да, – гордо подтвердила девочка. – Хотите посмотреть?

– Я обязательно посмотрю, но только как-нибудь в другой раз. А сейчас мне нужно поговорить с твоим отцом.

«И как это у свиньи Натана мог появиться такой чудесный ребенок?» – подумала Маккензи.

– Исси, детка, пойди узнай, не надо ли помочь Мартине с тестом, – сказал Натан дочери.

– Хорошо, папа, – девочка послушно нырнула в дом.

– Она уже умеет готовить, хотя ей всего семь, – заметил Кроссби, и его неприветливое лицо озарила улыбка. – Когда-нибудь она станет хорошей женой.

Его тон и взгляд напомнили Маккензи о том, что сама она не была ничьей «хорошей женой».

– Но, кажется, ты проделала этот путь не ради того, чтобы поздравить Исси с новым пони, – Кроссби взглянул на Булла. – Какой у тебя серьезный охранник! Я рад, Маккензи, что ты наконец-то прислушалась к моим предостережениям. Эти места слишком опасны для одиноких женщин.

Маккензи пришлось проглотить обиду молча. Она приехала сюда не для того, чтобы скандалить с Кроссби.

– Натан, на северном пастбище возле соляной глыбы лежат протухшие туши одиннадцати моих коров.

– В самом деле?

– Да, в самом деле. И мы оба прекрасно знаем, кто отравил соль.

Кроссби прищурил глаза.

– Ты меня обвиняешь в этом?

– Натан, не валяй дурака. То, что ты затеваешь, может очень плохо кончиться. Если бы ты уменьшил стадо, твое пастбище и сейчас было в полном порядке, а тебе не пришлось бы ссориться со мной и искать доступ к моей воде. Я хочу предупредить тебя, что больше не стану с этим мириться.

Кроссби небрежно облокотился на перила веранды.

– Маккензи, детка! Как ты не понимаешь, что женщинам нельзя заниматься такими вещами! Я развожу скот уже сорок лет и не потерплю, чтобы какая-то девчонка указывала, что мне делать, а что нет. Или ты думаешь, что натянула на себя штаны и стала похожа на мужчину? Мужчиной надо было родиться, а ты родилась женщиной. А если бы ты была хорошей женщиной, то и вела бы себя так, как полагается, а не совала бы нос не в свое дело и не имела кучу неприятностей.

Маккензи отвязала своего коня и вскочила в седло. Разговаривать с Кроссби было не о чем. Она уже и сама не знала, зачем приехала сюда. Маккензи вся клокотала от бессильной ярости.

– Натан, у тебя в голове опилки вместо мозгов. На твоем месте я все-таки подумала бы, прежде чем предпринимать что-то еще. А то как бы не пришлось потом пожалеть! Булл, мы уезжаем!

Спиной Маккензи чувствовала злой взгляд Кроссби. Без сомнения, он с удовольствием просверлил бы глазами дыры в упрямой женщине, которая никак не желала знать свое место. Булл был, конечно, поражен тем, как не по-женски храбро хозяйка разговаривала с Натаном. А Маккензи подумала, что ее строгая тетушка Пруденс, наверное, перевернулась в могиле, видя такое поведение своей племянницы.

Нехорошо начиналось это утро, ох, нехорошо…

Они молча возвращались на «Лейзи Би». Маккензи была мрачнее тучи. Она попала в паутину, раскинутую Натаном, и с каждым днем запутывалась в ней все безнадежнее. Но не меньше, чем Натан, беспокоили ее свои собственные работники. Кроссби будет продолжать делать мелкие пакости до тех пор, пока ее ковбои не взбунтуются. Маккензи подозревала, что Кроссби так же, как и она, не хочет настоящей войны. Скорее всего, он рассчитывает, что сможет запугать Маккензи, она покинет ранчо, и воевать не придется.

Может быть, Натан в чем-то и прав. Женщине трудно соперничать с мужчинами в этих диких местах. Маккензи думалось, что за годы, прошедшие после смерти отца, она настолько огрубела, что порой сама себе была неприятна. Она научилась ладить со всеми местными дельцами, бродягами и служителями закона, иметь дело с которыми иной раз было так же опасно, как и с бандитами, за которыми они охотились. Она трижды отражала нападения апачей и научилась избегать случайных выстрелов, которые постоянно раздавались в этих местах. Но, видимо, этого было недостаточно. Как глупо будет, если эта тупая свинья Кроссби все-таки победит ее… Чтоб его черти изжарили в аду! Да, кажется, тетушка Пруденс извертится в своей могиле, потому что при мысли о Кроссби Маккензи вспомнила только грубые ругательства.

Подъехав к ранчо, Маккензи увидела привязанного к ограде крупного мерина; тот мотнул головой, словно приветствуя путников.

– У Вас гость, – прорычал Булл.

Маккензи сурово нахмурилась, но вдруг вспомнила, что Эймос обещал кого-то прислать на место управляющего. На душе у нее стало немного веселее. Как знать – может быть, этот человек и станет тем чудесным спасителем, который так необходим сейчас.

Она соскочила с коня и попросила Булла почистить его и отвести в конюшню.

– Да, мэм, – проворчал Булл.

Маккензи стряхнула с себя пыль и зачесала назад пряди рыжих волос, выбившиеся из косы, уложенной вокруг головы. Войдя во двор, она громко позвала Лу.

– Я в кухне, – откликнулась женщина.

Маккензи зашагала в сторону кухни, которая находилась в отдельном домике в другом конце пыльного двора. Через открытую дверь она увидела, как Лу замешивает тесто для хлеба и беззаботно болтает с каким-то человеком, сидящим на стуле, как на коне. Маккензи не видела его лица, потому что он сидел спиной к дверям.

– Я уже дома! – провозгласила Маккензи.

– Рада тебя видеть, – в голосе Лу чувствовалось какое-то напряжение, и Маккензи сразу насторожилась.

– Это не… – начала она и осеклась.

Слова застряли в горле Маккензи, как только человек повернулся к ней лицом.

Сияющие на солнце длинные светлые волосы. На лбу матерчатая повязка. Глаза такого же ясного голубого цвета, как небо над Аризоной. Кожа, покрытая бронзовым загаром. Широкие плечи и сильное тело. На ногах высокие мокасины с загнутыми вверх подошвами. Суровое, без всякого выражения, будто вырезанное из дерева лицо индейца.

Это был Калифорния Смит.

Маккензи оцепенела. В течение нескольких секунд, показавшихся ей вечностью, женщина была не в силах двинуться с места, не в состоянии даже подумать или произнести что-нибудь. В памяти замелькали картины прошлого.

Вот Калифорния Смит сжимает ее в объятиях и целует так крепко, что вот-вот сердце остановится. Вот он клянется в вечной любви. А вот она видит обнаженное бронзовое тело в постели, на лице Кэла блаженная улыбка. Потом его четкий профиль вырисовывается на фоне адского пламени – он спорит с ухмыляющимся дикарем.

На какое-то мгновение Маккензи показалось, что мир перевернулся, и не было этих долгих шести лет. Она представила, что опять идет в необыкновенной предрассветной тишине, чувствуя, как Кэл провожает ее взглядом. Она возвращается домой после ночи, проведенной в его объятиях… Дорого же пришлось заплатить за те сладкие минуты любви!

Внутри все заныло от боли, но голова Маккензи осталась ясной. А волны памяти вынесли новую картину.

Внезапно двор заполонили неизвестно откуда взявшиеся апачи. Пыль стояла столбом, со всех сторон раздавались воинственные выкрики индейцев, слышались выстрелы. Вот ярко раскрашенный дикарь размахивает факелом. Из дома, спотыкаясь, выскакивает Фрэнк Батлер, в одной руке он держит винтовку, в другой – сапоги. Лу берет ружье и быстро прицеливается. Лицо бегущего к ним индейца тонет в крови. Слышно испуганное ржание лошадей и визг свиней. Маккензи узнает свой голос, отчаянно зовущий Кэла. А он уже ворвался в объятую пламенем конюшню и выпускает животных. Маккензи следит за ним с бешено бьющимся сердцем.