— Он ваш, — сказал дипломат. И объяснил, что возникло недоразумение комического свойства. Они, разумеется, знали, что Марк ведет дела не только с ними, но и с иранцами: иного от серьезного предпринимателя никто и не ожидал. Тем не менее один информатор облыжно обвинил Марка в том, что он пользуется своим положением еще и для торговли военными тайнами. Саддам от такого известия очень огорчился и распорядился покарать виновного. Теперь же выяснилось, что информация была ложной, истинный виновник найден, и от него оперативно избавились. Можно лишь благодарить судьбу, сказал дипломат, за то, что все обошлось: жизнь невинного человека и ценного друга иракского народа не пострадала. Зато они отдают себе отчет, что пострадала его собственность, и надеются, что он примет в подарок этот автомобиль — как символ их неувядаемой привязанности и уважения.

За официальными формулировками благодарности Марк сумел скрыть свою досаду, ведь женитьба на леди Фрэнсис могла бы оказаться полезной. На сексуальный аспект брака он тоже возлагал определенные надежды, хотя, если быть честным, в буйстве фантазии и атлетических способностях леди Фрэнсис не могла сравниться с проститутками, услуги которых ему неизменно предлагали во время визитов в Багдад. Но гораздо важнее были связи ее отца на южноамериканском рынке, куда Марку очень хотелось проникнуть. Скорее всего, воспользоваться ими, конечно, еще удастся, однако было бы гораздо проще, помогай ему в этом юная и блистательная жена.

Но самым неприемлемым Марк счел то, что кто-то распускает о нем лживые слухи, и потому преисполнился решимости отомстить. Через несколько месяцев весьма отрывочных расследований выяснилось, что информатором был ведущий египетский физик, не так давно завербованный Ираком для участия в ядерной программе. Всеми силами стараясь заслужить благосклонность новых работодателей, физик пересказал праздный слух, случайно перехваченный из разговора коллег, однако не побеспокоился уточнить его правдивость. Хотя иракцы и пришли в ярость, узнав, что их ввели в заблуждение, физик был слишком ценной персоной, поэтому с ним ничего не сделали. Марк тем не менее смотрел на это дело совершенно иначе. Он знал, что израильтяне будут счастливы, если удастся хоть как-то расстроить честолюбивые военные замыслы Саддама, и нескольких сдержанных слов на ухо делового партнера из Моссада хватило, чтобы участь несчастного египтянина оказалась предрешена. Случилось это, когда ядерщик остановился в Париже по пути из экспериментального исследовательского центра в Саклэ, где иракские технические специалисты проходили подготовку в рамках программы ядерного сотрудничества. Египтянин поднялся к себе в номер рано, а на следующее утро горничная нашла у кровати его изувеченное тело. Забить человека до смерти дело долгое, шумное и непростое, и Марка удивило, что выбрали именно этот метод. Но он позволил себе улыбнуться украдкой, когда на следующий вечер израильское радио сообщило эту новость; а услышав, как комментатор добавил, что «иракские проекты по созданию атомной бомбы отброшены назад на два года», улыбнулся еще раз: его собственное благосостояние, в конце концов, едва ли пострадает.

Октябрь 1986 г.

— Так расскажи мне об этом типе, Хусейне, — попросил Генри, когда они с Марком в послеобеденном изнеможении сидели у пылавшего камина в комнате отдыха клуба «Сердце родины». Семейные сплетни быстро истощились (у Уиншоу такие разговоры много времени не занимают), и собеседники закурили по огромной гаванской сигаре.

— Что ты хочешь знать? — спросил Марк.

— Ну, ты же встречался с ним лично, да? Какието дела с ним вел и так далее. Что он за малый?

Марк раздумчиво затянулся.

— Вообщето трудно сказать. По нему мало что поймешь.

— Да, но послушай… — Генри подался вперед. — Мы ступаем по очень зыбкой почве. Этот человек предлагает выписать нам незаполненный чек, насколько я могу понять. Пушки, самолеты, ракеты, бомбы, патроны — что угодно, ему все подавай, а если мы не готовы продать, он просто обратится к французам, или немцам, или янки, или китайцам. Мы не можем упускать такой возможности. Наши экспортные показатели и так хуже некуда — даже после того, как мы их подредактировали. Но сам же понимаешь — если мы вдруг начнем нежничать с человеком, который любит развлекаться, пропуская пару тысяч вольт через какого-нибудь политзаключенного, нас могут не понять. А он, насколько я вижу, именно так и представляет себе развлечения.

— Злонамеренные слухи, — ответил Марк, беззаботно отмахиваясь от струйки дыма. — Я не видел никаких подтверждений этому.

— Погляди, к примеру, вот сюда. — Генри извлек из жилетного кармана смятую брошюрку. — Нам это прислали из… — он посмотрел на титульный лист, — БЗДИ, как они, похоже, себя называют. «Борцы за демократию в Ираке». И должен заметить, читать это довольно неприятно. Что скажешь?

Марк быстро проглядел брошюрку, полуприкрыв глаза. Многие детали были ему известны. Он знал и о незаконных арестах, и о ночных облавах, о сфабрикованных обвинениях в инакомыслии или подрывной деятельности, в принадлежности к неправильным организациям или в присутствии на неправильных митингах, в отказе вступить в партию Баатх или в согласии вступить в неправильное крыло партии Баатх. Он знал о невообразимых условиях багдадского Департамента общественной безопасности, в которых задержанные месяцами томятся в одиночном заключении или вынуждены спать на полу с пятьюдесятью или шестьюдесятью другими заключенными, по ночам слушая записанные на пленку крики жертв, а днем — то же самое, только вживую. О самих пытках он тоже все знал: как мужчин и женщин свежуют, жгут, избивают и насилуют полицейскими дубинками и бутылками; прижигают утюгами, выкалывают глаза, отрезают носы, уши и груди; к пальцам, гениталиям и ноздрям подводят электрический ток; как их мучители, занимаясь своим делом, надевают звериные маски и ставят кассеты с ревом диких животных; как детей пытают на глазах у матерей, завязывают им глаза и засовывают в мешки, наполненные насекомыми или голодными котами; как мужчин и женщин кладут на пол, задирают им ноги на деревянные колоды, бьют по подошвам дубинками, а потом заставляют ходить и бегать по горячему рассолу. Марк все это слыхал и раньше, а потому еле взглянул на брошюрку из-под полуопущенных век и сразу вернул ее кузену.

— Дикие преувеличения, если хочешь знать мое мнение, — сказал он. Эти группы маргиналов привлекают сплошных фанатиков. Что бы они ни говорили, на веру это принимать нельзя.

— Так ты думаешь, что Хусейн ко всему этому непричастен?

— Что тут сказать… Он суров, этого отрицать нельзя. — Марк поджал губы. — Суров, но справедлив. Вот как я бы его описал.

— Этакий неограненный алмаз, если я правильно тебя понимаю?

— Неограненный. Вот именно.

— А что же он собирается делать со всем этим оружием? — спросил Генри. — То есть, после того, как поставит на место Иран?

Марк раздраженно хохотнул:

— Генри, ну какая тебе разница, что он будет с ним делать? Если мы поймем, что он готов нанести нам какой-то ущерб, мы в любой момент найдем предлог, чтобы напасть на него и стереть с лица земли весь его арсенал. А после начнем продавать снова.

Генри задумался над логикой этого аргумента, но никакой ошибки не обнаружил.

— Если позволишь, — продолжал Марк, — то тебе не к лицу поддаваться в этих вопросах модной ныне щепетильности.

— Ох, да дело не во мне. Нас беспокоит Министерство иностранных дел, этот слюнявый рохля Хау. Это он все стесняется продавать такое барахло.

— Так, и что будет дальше?

— Ну, на основе того, что ты мне сейчас рассказал, — произнес Генри, поудобнее устраиваясь в кресле, — я бы решил, что Министерство торговли и промышленности пока выиграло схватку. Я собираюсь предложить им отправить кого-нибудь в Багдад в ближайшие пару месяцев и предложить иракцам хорошее жирное кредитное соглашение. Сколько им дали американцы?

— Несколько миллиардов, я думаю; но лишь на зерно и так далее. Официально, то есть.