Конечно, Мишина мама тревожилась. Шутка ли сказать: по радио давно объявили «Московское время двадцать два часа», а Миши всё нет как нет!

То и дело подходит она к зашторенному окну. Синяя бумажная штора во многих местах продрана. По краям она залохматилась и висит бахромой. Свет так и пробивается на улицу.

В прежнее время за это, ох, и нагорело бы! Сам Миша каждый вечер выбегал с ребятами на бульвар и проверял все окна.

— Эй, шестая квартира, щёлочка! — кричал он. — Эй, Селивановы! Просвечивает!

А сейчас уже не то. Пусть просвечивают и Селивановы и шестая квартира, ничего! Скоро конец войне, скоро победа, скоро и вовсе снимут эти опостылевшие синие бумаги.

Из окна в смутном свете луны Мишиной маме виден кусок бульвара, дома, деревья, ограда, каменный Тимирязев… Вдоль ограды стоят военные грузовики. На них возвышаются большущие котлы. Но это не котлы — это прожекторы. Около них возятся красноармейцы, что-то там налаживают, подкручивают…

«Значит, будет салют, — думает Наталья Лаврентьевна. — Но где же Миша так поздно?..»

Она опустила штору и вернулась к столу, где давно уже остыл ужин для Миши — картошка и чай. Она взялась было за краски, но работа не ладилась. Она поднялась и снова подошла к окну. Тут-то наконец и мелькнул знакомый сигнал: свет — темно — свет!..

Наталья Лаврентьевна сразу же позабыла о том, что только что сердилась на сына.

— Где ж ты пропадал так поздно?

— Мама, это всё из-за Лины… Она задержала нас…

— Ладно уж, садись, поешь, неугомонный!

— Это я будь готов — всегда готов! — сказал Миша и сел за стол.

— А руки?

Миша посмотрел на свои руки. Это были обыкновенные мальчишеские руки — в ссадинах, в царапинах, не очень чистые, но и не слишком грязные. Он быстро повернул их ладонями вверх:

— Видишь — чистые!

— А это? А это?

— Это — загар… Ещё с лагеря.

— «Загар»! Марш на кухню, да с мылом, с мылом!

Делать было нечего. Миша поплёлся на кухню.

После ужина он сказал:

— Мама, можно — я немножко почитаю?

— Спать надо!

— Мама, я чуточку!

— Знаю я твои чуточки!

— Нет, правда, я капельку.

Миша сел читать. Только читал он не книгу, а рукопись. Это папка, а в ней — страницы. Это только так называется «рукопись», а на самом деле там всё напечатано на машинке.

Рукописи приносит мама. Она художница и рисует картинки для книг. Вот она принесёт из редакции какую-нибудь рукопись, нарисует к ней картинки, а потом, через несколько месяцев, выходит готовая книга. И всегда на ней где-нибудь маленькими буковками напечатано: «Рисунки Н. Денисьевой».

Недавно она принесла замечательную рукопись. Называется: «Миклухо-Маклай. Дневники». Это про знаменитого русского путешественника.

Миша как начал читать, так уж не смог оторваться. Раньше он мечтал стать артистом, или чтецом, или диктором. Но сейчас он понял: никаким он артистом не будет, а будет знаменитым путешественником, как Миклухо-Маклай. Он тоже будет открывать новые земли, изучать нравы народов, вести дневники…

Миша перелистывает страницу за страницей. Он не слышит, как по радио кто-то играет на скрипке, как шумят машины за окном, как мама говорит ему:

— Миша, чуточка кончилась!

Мама подошла к нему и решительно положила руку на страницу:

— Миша, хватит! Миша очнулся:

— Мама, ещё чуточку, тут как раз самое интересное…

— У тебя всегда самое интересное!

Наталья Лаврентьевна выключила радио, отняла рукопись и стала завязывать тесёмки на папке. Миша вздохнул, потянулся и стал раздеваться.

— Мама, а как ты думаешь, — спросил он, стягивая через голову узкую майку, — как ты думаешь, есть ещё где-нибудь на свете никому не известные, не открытые острова?

— Не знаю, — ответила мама. — Наверно, есть.

— Вот я их открою!

Он лёг, потёр пяткой о пятку и завернулся в простыню.

— Я знаю, как надо. Надо подойти к острову на шлюпке, водрузить флаг и описать правы. А бояться туземцев нечего. Если ты будешь с ними по-хорошему, вот как Миклухо-Маклай, тогда и они с тобой будут по-хорошему.

— Спи ты наконец, туземец! — сказала мама и села к столу рисовать.

А Миша повернулся к стене, закрыл глаза и стал думать о своих будущих путешествиях.

Вот он подходит на шлюпке к неизвестному острову. Жители с удивлением смотрят на неведомого пришельца. А он, без оружия, смело приближается к ним, здоровается…

Вдруг раздался страшный взрыв. Остров взлетел на воздух.

Миша испугался, открыл глаза. За бумажной шторой грохотал гром.

Миша вскочил, сбросил простыню:

— Ага, видишь, салют! А ты всегда выключаешь!

Босой, в одной рубашке, он подбежал к окну, отодвинул штору и уселся на подоконнике. Подоконник был ещё тёплый, потому что целый день его накаляло июльское солнце.

Мама погасила свет.

Комната наполнилась причудливым сиянием. Красное зарево вспыхнуло над Москвой. Голубые и лиловые лучи прожекторов то кружились в быстром хороводе, то сразу все застывали на месте, и тогда казалось, будто над Москвой раскинулся огромный шатёр.

Мама высунулась в окно, крикнула:

— Что взяли, товарищи?

— Вильнюс! — донеслось снизу несколько голосов.

— Мама, это где — Вильнюс?

— Вильнюс — это в Литве, у нас в СССР…

Мама посмотрела на Мишу. Его светлые глаза были широко раскрыты. В них маленькими цветными фонариками мелькали красные и зелёные ракеты. Мама погладила Мишу по голове против «шерсти», от лба к затылку, и сказала:

— Запомни это всё, Мишук!

Тут снова грянул залп, и гроздья торопливых ракет взметнулись к зыбкому шатру, сплетённому чз голубых и лиловых лучей.

Салюты бывали каждый вечер. А в августе выдался такой счастливый вечер, когда их было целых четыре: четыре больших города освободила Красная Армия в этот день!

В тот вечер Миша и Наталья Лаврентьевна легли поздно, потому что они ни одного салюта не пропускали.

Рано утром, чуть ли не на рассвете, раздался звонок.

Миша сквозь сон услышал его и сердито заворочался под одеялом. Ох, уж эта тётя Поля! Почему она всегда приезжает так рано, когда самый сладкий сон? Спала бы себе и спала и другим не мешала!

Тётя Поля — это молочница. Она привозит через день молоко и действительно приезжает очень рано, с первым поездом.

Звонок повторился. Миша повернулся на другой бок. «Сейчас мама встанет и возьмёт молоко».

Но мама не поднималась. Видно, она вчера после салюта ещё долго сидела и рисовала.

«Ладно, — подумал Миша, — пусть поспит. Я сам!»

Он откинул одеяло. Ох, как неохота подниматься! Глаза слипаются, голова тяжёлая, а руки и ноги тоже ещё словно спят.

Он кое-как встал, сунул ноги в тапки и зашлёпал на кухню. Было так рано, что даже мухи ещё спали.

Миша снял с полки кастрюлю, сполоснул её под краном и зашлёпал в тёмный коридор.

— Тётя Поля, — сказал он, нащупывая в дверях ключ, — почему вы всегда так рано приезжаете?

Обычно тётя Поля говорила: «Поздно спите, касатики, поздно!»

Сейчас она этого не сказала. Она молчала, и только слышно было, как она там за дверью дышит.

Миша удивился.

— Тётя Поля! — позвал он. — Это вы?

Тётя Поля долго не отвечала. Наконец она кашлянула и сказала:

— Откройте!

Тут уж Миша вовсе растерялся. Голос был совсем не похож на тёти Полин.

Миша не знал, как быть: открывать или не открывать? Потом он догадался: он вытащил ключ из скважины и посмотрел в неё. Но ничего не было видно, только слегка тянуло ветерком, словно кто-то дул Мише в глаза.

Он выпрямился и спросил:

— Кто там?

И тут за дверью сказали:

— Мишустик, открой!

Миша вздрогнул и выронил ключ. Сон мигом соскочил с него. Ведь только один человек на земле так называл его — Мишустик!