— Ты ни в чем не виноват. И ни Сатана, ни один демон тут ни при чем. К сожалению.
— Я… буду… волком? — тихо-тихо спросил Ян.
— Ты уже волк. Ты всегда им был. На половину. Ты человек. Помни об этом. Всегда.
Монах коснулся жестких черных волос, и мальчик, поймав его руку, прижался к ней щекой и заплакал.
— Никто не должен знать о… волке, — абсолютно спокойно сказал отец-настоятель.
Мальчик поднял на его заплаканные, но уже совершенно сухие глаза.
Второе, чему научил своего воспитанника отец Бенедикт — это не говорить правды.
Остальному — Ян научился сам. Он всегда был способным учеником.
3
— Здравствуй, — отец Бенедикт повернулся и внимательно оглядел стоявшего перед ним Яна.
— А и постарел ты, отче!
— Десять лет, — бенедиктинец пожал плечами, — Я слышал в городе погиб один из братьев Св. Доминика Орден, основанный в 1216 г. Св. Домиником в Тулузе… твоя работа?
Монах не повысил голоса, но у Яна дрогнула верхняя губа, открывая слегка выдающиеся клыки.
— Моя, — произнес он с ленцой, — должок за ним был. Старый. Кровный.
Аббат тяжело вздохнул.
— А волк тут при чем? Ума лишился?
— Ты же знаешь, мне на двоих сейчас опаснее, чем на четырех.
— Да уж, знаю, — настоятель отвернулся, поджав тонкие губы.
— Что, отче, — нехорошо усмехнулся Янош, — небось думаешь, знал бы какой душегуб получится, не спасал бы младенца?
В ответ — глаза отца Бенедикта полыхнули зарницей.
— Отчего же, — наконец сказал он, — Порол бы чаще.
Ян молчал, потом просто сказал:
— Прости, отче!
— За чем пришел? Не грехи же замаливать… Хотя их у тебя хватает!
На этот раз Ян молчал дольше.
— Это был брат Гонорий из ордена Св. Доминика. Душегубец почище меня! Ты его должен помнить, отче!
Отец Бенедикт кивнул. Он действительно помнил брата Гонория. Только как молодого монаха, едва ли старше самого брата Бенедикта, исполненного решимости очистить мир ото зла и козней сатанинских.
— Хоссер здесь. Отдай его мне!
— Тебе Зебревиц было мало?
— Мало, — Ян оскалился, — они их выдали!
— Они просто люди. Несчастные темные запуганные люди. Кто вправе судить?
— Мне возмездие и Аз воздам… — усмехнулся Ян, — Только почему же Господь всегда так задерживается с воздаянием?
— Кто ты такой, что бы рассуждать о промысле Божием?!! — загремел отец Бенедикт.
— Не будем затевать философских споров, — примиряющее сказал Ян, — Отдай мне Хоссера. Эта скотина не заслуживает жить! Я прошел за ним по всем дорогам, и везде после него оставались только кровь и пепел. Отдай мне его!
Монах еще не совсем успокоился.
— Нет! Я знаю, что это тебя не остановит. Ты все равно найдешь и убьешь его…
Но я не стану твоим пособником!
— Умываешь руки, святой отец?! Как тогда?!
— Если пожелаешь, — холодно отозвался бенедиктинец.
Янош Лют вылетел из кельи едва не хлопнув дверью.
Отец Бенедикт не шелохнулся, только прикрыл веки: вразуми, Господи! Но ни предупреждать, ни останавливать не стал. Он никогда не пенял ни Богу, ни Дьяволу, но порой задавался вопросом такое уж ли благо суть свобода воли. Зачем Бог дал ее человеку, ибо если бы человек не получил ее, он во всяком случае не мог бы грешить… Ежели человек благо, и свобода воли дана ему что бы он вершил благо, отчего же человек использует ее для совершенно обратного? Благ ли сам человек изначально, и если нет — отчего Господь создал его таким?!
Отец Бенедикт с трудом перевел дыхание: ересь! Ересь и праздная игра ума! Потому и гибелен этот путь, что каждый желает блага, при этом понимая его по своему… ухитряясь идти стезею греха к Дьяволу, влекомый добродетелью и справедливостью!
Ни Иоханна Хоссера, непримиримого борца с нечистью, ни Яна он не оправдывал, — как и не осуждал… Но он был человеком, и не мог не испытывать горечи и скорби, когда думал об этом. Потому что знал — удел человеческий суть страдания, и длань Господня не минует тех, кто в гордыне своей осмеливается утверждать, что постиг Его замысел…
Раздосадованный и разъяренный Ян, едва не перекинулся прямо в келье. С трудом удержался и оттого, что бы бросится искать Хоссера немедленно. Месть местью, но умом он еще не повредился, да и каждое мгновение пребывания его в обители могло обернуться бедой, для единственного человека, которого он уважал и почитал…
Сказал бы любил, — да только к нежностям волколак приучен не был.
По всему этому, монастырь он покинул сразу же, — что с того, что ночь на дворе!
И — не удержался: обернулся едва не сразу возле стен. Это когда-то, он боялся своего зверя и с ужасом ждал полнолуния, еще не научившись контролировать метаморфозу. Но со временем пришло понимание, сколько возможностей дает ему двойная жизнь. Неоспоримых преимуществ вроде звериного чутья, острого слуха и нюха, силы, скорости и выносливости, возможности пробираться такими тропами, какие и не снились обычному человеку… А еще Янош просто любил своего зверя, и уже не представлял как можно обойтись без этого дикого пьянящего ощущения свободы.
И сейчас он мчался к лесу, выгоняя из себя человеческие ярость и злость, втягивая жадными ноздрями восхитительное волнующие переплетение ароматов: остывающей земли, выжженных солнцем трав, леса и его многочисленных обитателей…
Ян уже лениво потрусил вдоль неприметного ручейка, выбравшись из лога на поросший мхом камень, улегся, опустив голову на вытянутые лапы: все его существо, — от настороженных ушей до кончика хвоста — вибрировало в унисон с ночью и лесом.
Сердце зверя билось ровно и глубоко, становясь еще одной частичкой в величии мироздания, разум человека — возносил Творцу бессловесную хвалу…
Он уловил шорох — мышь — волк только повел ухом: он не настолько голоден. Где-то над ним пролетела сова — всписк — охота была удачной… Если бы Ян был человеком, — он бы улыбнулся.
Внезапно вдалеке раздался узнаваемый вой. И еще один… Волк поднял голову: в глубине души он жаждал и боялся встречи с себе подобными, но не привык бежать от своих страхов, встречая их лицом к лицу… с оскаленной пастью.
Вой повторился ближе и Ян поднялся: вот оно что… Он добавил свой голос к песне соперничества и желания — ответом была уважительная тишина. …Она была молода. В свете луны мех стройного тела отливал серебром. Они сошлись под пологом листвы, играя словно пара щенков, но когда он прикусил холку, она уже не сопротивлялась…
Проснувшись, он долго смотрел на свернувшуюся самку — пугать ее не хотелось, и Ян не стал обращаться, но в мыслях его не было ничего от зверя: можно ли считать грехом, что он лишь следует своей природе? Он человек — но лишь на половину…
Он зверь… Волк осторожно лизнул подругу в аккуратную мордочку и неслышно растаял в утренней дымке, направившись туда, где у него еще были дела…
4
В то лето Ян его так и не достал: словно Хоссеру помогали вышние силы. Август уже был на исходе, когда он приходил в аббатство Святого Духа, а в первые же дни осени зарядили дожди, так что в любом обличье было крайне неуютно. Лют неотвратимо кружил около монастыря, рыскал по округе, но все же упустил свою добычу, и был вынужден снова бросаться вдогонку по дорогам и весям. Было бы проще, если бы ему не приходилось отвлекаться на свои насущные нужды, а так — дело уже близилось к октябрю, когда в небольшой деревеньке — толи Крепицы, толи Липицы — ему наконец повезло.
Божьи войны были здесь совсем недавно, забрали приблуду-батрака, признанного одержимым бесами, но сжигать его сразу не стали, отбыв к озеру.
Слушая это, у Яна бешено раздувались ноздри: выдали, просто выдали на расправу какого-то бедолагу, так же как когда-то выдали его ведьму-мать… Желтые глаза мерцали мутными болотными огнями, когда кинув монетку за сведения Лют оставил деревеньку, направляясь к озеру.
