Все они далеко не на одно лицо. С первого до последнего, в каждом мы находим своеобразные черты или по крайней мере оттенки, представляющие много любопытного, потому что они являются указателями соответствующего изменения, если не в направлении мыслей и чувств то, по крайней мере во вкусах, наклонностях и привычках Екатерины. И таким образом история фаворитов, сливаясь с историей умственного и нравственного развития необыкновенной женщины, спутниками которой были эти люди, прямо входит в круг нашей задачи. Пренебрегая этими подробностями, мы отступили бы от нашего намерения взглянуть на прошлое с психологической точки зрения, представляющейся, может быть, самой интересной.
Вместе с Орловыми, Потемкиными и Зубовыми, о которых мы говорили уже в другой главе этой книги, мы оставим теперь в стороне и избранников первого времени: Чернышовых, Салтыкова и Понятовского, с которыми читатель мог познакомиться из другого нашего сочинения, и которые, бывши близкими с великой княгиней, не занимали при императрице классического положения фаворитов.
Последние, в лице Григория Орлова, появляются на сцене только после государственного переворота 1762 г. Список преемников Орлова длинен, и мы не имеем притязания исчерпать его: для нашей цели будет достаточно, если мы ограничимся краткими указаниями на главных лиц, значащихся в этом списке.
Первого по времени можно попросту назвать «первым встречным». – Это человек, проходящий мимо, которому сделали знак войти – солдат, взятый из рядов.
«Кавалерийский корнет по фамилии Васильчиков, случайно посланный с поручением в Царское Село, привлек внимание государыни, совершенно неожиданно для всех, потому что в его наружности не было ничего особенного, да и сам он никогда не старался выдвинуться и в обществе очень мало известен. Ее величество впервые оказала ему знак своей милости при переезде из Царского Села в Петергоф: она послала ему золотую шкатулку, жалуя ее ему за то, „что он сумел сохранить такой порядок среди своего эскадрона“... Никто не придал подарку особенного значения; но частые визиты молодого человека в Петергоф, старание постоянно попадаться на глаза императрице, предпочтение, оказываемое ею ему среди толпы, большая свобода и веселость в обращении после отъезда бывшего фаворита, досада и неудовольствие родственников и друзей последнего и, вообще, тысяча мелочей – все открыло глаза окружающим придворным».[111]
Этими словами барон Сольмс сообщает 3 июля 1772 г. Фридриху II великую новость. Через месяц, он пишет опять:
«Я видел этого Васильчикова и узнал его, так как раньше мы часто встречались при дворе, где он не выделялся из толпы. Это человек среднего роста, лет двадцати восьми, смуглый и довольно красивый. Он всегда был очень вежлив со всеми, держал себя тихо, застенчиво, что сохранилось в нем и до сих пор. Он как бы стесняется ролью, которую играет... Большинство состоящих при дворе относятся к этому делу неодобрительно. Среди всех – среди родственников графа Орлова и друзей, камердинеров и камер-фрау императрицы – большой переполох. Они ходят как в воду опущенные, задумчивые, хмурые. Все свыклись с графом Орловым – он им покровительствовал, ласкал их. Васильчикова никто не знает; неизвестно еще, будет ли он иметь значение, подобно своему предшественнику, а также в чью пользу он его употребит. Императрица пребывает в наилучшем расположении духа, весела и довольна, у нее на уме только празднества и увеселения».
Екатерине в это время было сорок три года, а Григорий Орлов, как мы видим, находился в Молдавии и не подозревал ничего. Даже дипломатический корпус разделял всеобщее неодобрение к появлению нового фаворита, на что императрица, по-видимому, обращала очень мало внимания. Английский посол Гённинг резко осуждал этот новый каприз царицы, считая, что он налагает пятно на личность, возбуждающую во всех других отношениях такое справедливое восхищение. Кроме того, подготовленный Паниными и поддерживаемый Барятинским, этот маленький придворный переворот, при всей незначительности главного действующего лица, имел политическое значение: это была месть аристократической партии, которую так долго раздражала близость к императрице выскочки Орлова.
Потомки древних бояр, родственники Толстых, Васильчиковы были подходящего происхождения: в 1575 г. одна из цариц принадлежала их роду. Но торжество оказалось непрочным и кратковременным: место, которое занимал красавец Григорий Орлов и его четыре брата, было слишком велико, чтоб его мог заполнить один выдвинувшийся человек. Он только промелькнул, пролагая дорогу для другого преемника, более подходящего по своей фигуре. Когда появился Потемкин, Васильчиков исчез. Saltavit et placuit.[112] Щедро одаренный, он женился и, по-видимому, был счастлив с женой.
В 1776 г. Панин – на этот раз в сообщничестве с Орловым, пользуясь неосторожностью Потемкина, уехавшего на несколько недель из Петербурга, – сумел доставить торжество новому кандидату, совершенно иного типа. Малоросс по происхождению, начавший свое поприще суфлером в дворцовом театре, бывший затем начальником секретной канцелярии фельдмаршала Румянцева и губернатором Малороссии, Завадовский слыл чиновником умным, образованным, дельным. И благодаря последнему качеству, он был особенно опасен завоевателю Крыма. Последнему понадобился целый год, чтобы отделаться от соперника, таким образом выдвинутого против него. Ему удалось достигнуть этого, открыв Зорича.
Это был единственный иностранец среди избранников императрицы. Да и то он происхождения славянского – серб или хорват. Рассказывают, будто предлагали занять – не скажу завидное, но возбуждавшее сильную зависть – положение одному курляндцу, Мантейфелю, но он отказался.
Екатерина, по-видимому, вообще сознательно и благоразумно останавливала свой выбор исключительно на русских. Вероятно, в данном случае на все влияло воспоминание, оставленное Биронами. Сын генерал поручика, поступившего на русскую службу, и сам служивший поручиком в Семилетнюю войну и майором в первую турецкую войну, Зорич был уже человеком зрелого возраста. Екатерина лишь позднее стала брать своих избранников чуть не со школьной скамьи. Впрочем, несмотря на многое перенесенное им, на несколько лет плена у турок и каторги в Константинополе, Зорич в сорок лет был – по свидетельству современников – красавцем, полным мужественной силы. Мехэ де ла Туш, видевший его десять лет спустя в изгнании, говорит о нем в следующих выражениях:
«Это человек роста пяти футов, шести дюймов, красавец писанный. Мне кажется ему под пятьдесят; но глаза у него еще чудесные и манеры обворожительные. Хотя он не глуп от природы, но разговор его не особенно интересен... Он часто повторяет, что прежде был неучем, и что покровительница его сделала из него совершенно иного человека. Он много говорил мне о времени своего фавора и со слезами на глазах рассказывал о знаках внимания, которыми его осыпала его покровительница».
Он был действительно неуч, которого Екатерина старалась отесать, прилагая к нему первые попытки более широких воспитательных опытов, где находили себе применение литературные и научные вкусы и инстинкт материнства, остававшийся без удовлетворения. Зорич был недостаточно молод и покорен, чтобы вполне поддаться влиянию. И к несчастью для него, его гордость возрастала неравномерно с развитием ума и приобретением знаний.
Получив в 1778 г. титул графа, он не стал им называться, считая его недостойным своего положения. Он желал быть князем, как Орлов и Потемкин. Этого оказалось достаточным, чтобы последний начал искать нового заместителя для должности, пробуждавшей безграничное честолюбие. После нескольких неудачных попыток, причем избранными были: сначала один перс, одаренный необыкновенными физическими качествами – мы уже видели, что в свете великолепного надзирателя за екатерининским сералем всегда находились южане, – потом полицеймейстер Архаров и Завадовский. Наконец, за неимением лучшего, выбор остановился на простом гусарском сержанте по фамилии Корсак.
