– Во-он! – истошно заорал Гобоист. – Немедленно вон!

И солдат, подхватив амуницию, босиком, в одних трусах и майке, бочком мимо Гобоиста протиснулся в коридор, пополз к лестнице, заковылял по ней вниз и, кажется, упал на нижнем пролете.

– Константин, – жалобно проблеял Свинагор, – вам нельзя волноваться.

Я все объясню…

– Это я тебе все объясню! – посулил Гобоист.

Он покинул спальню и прошел на лоджию. Голый солдат так и выскочил босиком на крыльцо; и опрометью бросился к лесу. За ним с жадным, хищным любопытством наблюдали постояльцы Коттеджа. И только когда солдат скрылся, наконец, в тени деревьев, старуха подняла взгляд и уставилась на Гобоиста на балконе. И туда же посмотрела супруга милиционера Птицына, и только Жанна его не увидала. И старуха не сказала ничего, что было совсем вразрез с ее привычками. И это прозвучало, точнее – не прозвучало, зловеще.

Гобоист приказал Свинагору все убрать, помыть, вытереть пол. Пока постоялец был занят по хозяйству, хозяин проветривал помещение. Наконец Свинагор, приторно улыбаясь и изображая смирение, в фартуке вошел в гостиную и прислонился к косяку. Гобоист пил виски, глядел в телевизор и делал вид, что Свинагора нет на земле. Выдержав долгую паузу, Свинагор произнес манерно:

– Но, Константин, посудите сами, вы ведь меня совсем не трахаете.

– Сейчас трахну…

– Сделайте милость, мужчина.

– Ты должен немедленно убраться.

– Но, голубчик, куда ж я пойду?

– Немедленно, – повторил Гобоист, на Свинагора не глядя. – Иди откуда пришел.

Но, выпив еще, к наступлению сумерек Гобоист смягчился, позволил Свинагору дождаться утра, и это оказалось роковым… Вечером Гобоист совсем размяк, рассказывал про Осташков и про партийную обитель, Свинагор слушал, свернувшись под пледом на диване, и смеялся Костиным шуткам… Приехали за Свинагором ранним утром.

Возглавлял бригаду все тот же татарин. Но на этот раз с ним были двое автоматчиков в камуфляже: СОБР, ОМОН, – в этом Гобоист не разбирался. Они звонили в дверь, потом стали стучать сапогами. Гобоист едва успел накинуть халат и спуститься. Свинагор был уже одет и собирал вещи. Он все понял – должно быть, попадал в такие переделки – и держался на удивление мужественно и достойно. Скорее испуган был Гобоист.

– Дальше Колымы не пошлют, – сказал Свинагор голосом бывалого человека.

– Но что ты натворил?

– Ровным счетом ничего. Просто меня гоняет по земле. Как лист.

Но когда они обнялись – тоже впервые, – Гобоист почувствовал, как тот мелко дрожит всем телом.

Татарин отобрал у Свинагора паспорт и сказал иди. Они пошли к милицейскому газику. Что-либо спрашивать у татарина было бессмысленно. Гобоист стоял на крыльце молча: он решил, что отправится в околоток тотчас.

Разумеется, во двор высыпали и все обитатели Коттеджа. Все были нечесаны, одеты как попало, жмурились на низкое еще солнце спросонья. Была тут старуха, глава славного клана Долманянов, тут же был и ее сын, руководитель питания, его сестра Анжела, его жена Нина, высыпали и заспанные дети, двое девочек и мальчик Каренчик; чесал голую грудь милиционер Птицын, сдерживая икоту – от утренней свежести и похмелья, была т и его жена-химик Хель, щурившая слепые глаза, а дочери их не было – училась на подготовительных; был и Космонавт, и жена Космонавта Жанна – белая грудь так и перла из едва запахнутого халата… Свинагор обернулся к соседям. Увидев столь обширную зрительскую аудиторию, по каковой соскучился, он произнес небольшую речь, сложив на груди руки. Он обращался в лице этих унылых и сонных дачников как бы ко всему человечеству.

Он сказал:

– Люди, мне не нужны ваши сады. Ни японские из камней, ни пазлы из пластмассы, ни террасы из земли. Я сам – как сад. Когда б вы знали, сколько должно было случиться событий в мире природы и в мире культуры, чтобы был на земле я! О, знали бы вы это – вы относились бы ко мне благоговейно! Прощайте!

– Держись, парень! – совершенно неожиданно крикнул Космонавт. Больше никто ничего не сказал.

Свинагор хотел что-то добавить, но его подтолкнули стволом автомата в спину. И они – арестант и конвоиры – исчезли в машине.

Невесть как прознав о столь замечательном зрелище, собрались в кучку и отдельные поселяне: драные зипуны поверх ночных рубашек, на мужиках – телогрейки на голое тело. Соседская баба, в галошах на босу ногу, но успевшая повязаться платком, – она жила через дорогу, рядом с помойкой у нее был сооружен курятник, и время от времени Гобоист покупал у нее яйца, – рассудительно и удовлетворенно заметила: давно пора. И когда все было кончено и газик отъехал, к Гобоисту обернулся Артур.

– Это не могло больше продолжаться, маму я его имел… Я терпел, но этот солдат… У меня дети! – сказал он. Тем самым признавшись, что донос был армянских рук делом. Впрочем, и остальные были, наверняка, с ним солидарны. Ну, кроме Космонавта, так ведь он судился с гражданкой Птицыной Хель Васильевной за землю и никак не мог быть с нею по одну сторону баррикад…

Пока Гобоист одевался, пока вывел машину, пока кружил по спящему еще Городку, прошло не меньше часа. Наконец он нашел отделение милиции. За столом дремал дежурный лейтенант. Гобоист был уверен, что Свинагор сидит в обезьяннике, но комната за решеткой была пуста. Дежурный не сразу понял, о чем идет речь: нет у нас такого. Потом сообразил:

– А, Свинаренко, этот пидерас без прописки? Так его у нас и не было, его сразу в Москву повезли.

И на вопрос, что такое натворил Свинаренко, дежурный пожал плечами: так он же нелегал, он с Украины, оштрафуют и отправят по месту жительства, пускай там с ним и разбираются… И вдруг совсем очнулся, оглядел Гобоиста посвежевшим взглядом и задал вопрос:

– А вы кто ему будете?

– Брат, – сказал Гобоист.

– А прописка есть? – спросил мент с надеждой.

– Есть.

И Гобоист понял, что никогда больше не увидит Свинагора. Он вышел на заплеванное семечной чешуей крыльцо и заплакал. А ведь он не плакал даже тогда, когда узнал о смерти Елены.

Товарищ, ознакомившись с рукописью, заявил, что всей этой истории необходим эпилог. Что ж, семья Долманянов живет как жила: родственники, шашлыки, рост благосостояния и детей; старуха в свои семьдесят как ни в чем не бывало и еще долго будет жить; а вот Гамлет так и не женился на Анжеле, хоть и приходит к ней раз в неделю. Танька не поступила к Шохину, но зато вышла замуж, однако не за того, кургузого, за другого; а вот родители ее разошлись, и Хельга осталась в доме одна; Птицын же умудрился разбить свою почти что бронированную вольво, у него умерла бабка, у которой он был прописан, и он тоже стал жить один. Космонавт копает, Жанна располнела, и у нее появился второй подбородок. Что еще? Анна читает Бодлера и пересказывает прочитанное своими словами сотрудникам; она готовится стать бабушкой и смирилась с этой мыслью, хоть совсем недавно относилась к такой перспективе с возмущением; раза два или три во время беременности дочери Анна заходила в магазины, выбирала коляску и пеленки… Народ живет неизменно.

Что до Гобоиста, то не прошло и месяца после всего описанного, как он из относительно представительного средних лет интеллигента превратился в нечто, похожее на деревенского дурачка. Он перестал следить за собой, отпустил бороду – точнее, пока это была лишь седая щетина; стал пить дурную водку, купленную в здешнем ларьке, какую отродясь не пил, даже студентом, и трезвым теперь не бывал, поскольку перестал что-либо готовить, и пил, закусывая лишь дрянными яблоками или, в лучшем случае, порезанной продавщицей такой же дрянной колбасой. Он днями не вылезал из халата; в халате и в шлепанцах бродил по округе, разговаривая сам с собой. Свой драгоценный гобой, свою волшебную флейту – в поселке его называли этот дурак с дудкой, – он теперь повсюду носил с собой, даже в дождь – прежде это было бы немыслимо, – как будто боялся выпустить из рук. Но почти никогда не играл…